Виталий Романов - Выстрел в зеркало

– Господи! Господи! Скажи: за что? Если я буду знать, почему это происходит со мной, я, наверное, смогу вынести…

Узкая дорожка боли, каждый шаг по которой – выстрел себе в висок. Зачем ты идешь, майор? Зачем? Нет ничего. Нет Земли, нет людей. Нет твоего прежнего тела, и дочь заплачет от страха, если ты вернешься домой и протянешь к ней руки. Нет тебя, майор. Ты умер много раз. Твоя душа давно уже в другом месте. Осталось лишь чужое, крубарское тело. Оно не твое. Принадлежит цепному псу, который не может ничего. Ни любить. Ни приласкать. Ни осчастливить. Только разбрасывать во все стороны смерть. Полными пригоршнями. Ты для того идешь по узкой ленте, майор? Чтоб выйти на свет и вновь сажать деревья боли? Останься…

– Господи! Господи! Я знаю, каждый наш шаг по Земле, каждый поступок – лишь по твоей воле. Ты рядом с нами. Все видишь. Скажи мне. Скажи. Пожалуйста. Я же не прошу избавить от боли. Прошу лишь об одном – дай мне силы. Дай веру. Скажи: зачем мы делаем это? Зачем?

Узкая дорожка. Черные липкие отростки вылезают наверх из мертвого болота, цепляют за ноги, не позволяют удержать равновесие.

Останься! Там плохо. Тебя никто не ждет. Никто не встретит. Вас похоронили. Но дело не в этом, майор. Ты умеешь сеять боль, ты хороший садовник. Из зерен, брошенных тобою в землю, вырастают огромные деревья. Они качаются от ветра. Склоняясь к самой земле, бросают вниз листья и семена. Из них вырастут новые деревья боли. А еще – красивые цветы смерти. Кто-то, завидев их, наклонится сорвать. Вдохнуть их аромат. Подумай об этом, майор. Подумай об этом, майор… Подумай, пока еще способен думать.

Владимир Казаков открыл глаза. Неподвижное небо. Чуть сбоку, вверху – огромная скала с прилепившейся к вершине гроздью. Полупрозрачные мваланы, будто пиявки, присосались к телу собственной планеты.

– Господи… Господи… – Лейтенант Дэвидсон лежал неподалеку от майора Казакова, и его шепот взлетал к чужому небу, которое не могло ответить человеку.

Не могло и не собиралось.

– Господи… Господи… За что мне эта боль?

Ноги. Возле лица майора Казакова появились чьи-то ноги. Владимир с трудом пошевелился. Его взгляд пробежал по штанам защитного цвета, по куртке, поднялся еще выше. Людоед.

– Командир, ты как? – спросил капитан Мясников. – Крепко досталось?

Владимир опустил веки в знак согласия.

– А меня какой-то новой штукой «припаяли», – грустно сообщил Людоед. – Представляешь? Выстрелили, и у меня все кости будто из каучука стали. Я рукой в землю упираюсь. Ну, чтоб встать. А она – сволочь – гнется во все стороны. Тело от поверхности не оторвать. Даже мускульный усилитель, в смысле, горб крубарский, не помог. И боль, чудовищная боль. В костях, зубах, черепушке. Будто сверлят, долбят где-то внутри каждого сустава. Жуть! Я кое-как ружье подтянул, крубарское. Слава богу, оно короткое. Удалось ствол в подбородок – и привет!

– Господи… Господи… – шептал Ричард Дэвидсон. – Объясни мне… Зачем все это?

– Ну, че ты заладил?! – повернулся к нему Олег Мясников. – Все путем! Отмучились. Добрались до конечной станции. Вставай!

Но американец продолжал упрямо шептать свое. То ли обращался к богу, то ли просто находился в шоке, не соображал, что говорит.

– Я слышал, – с трудом приподнимаясь, пробормотал Максим Золин, – будто в Чикаго есть закон. Тот, кто взорвет ядерное устройство в центре города, обязан заплатить штраф в размере пятисот долларов.

– Это ты к чему, Док? – наклонил голову Людоед.

При этом капитан посмотрел на командира. Но в глазах майора Казакова читалось недоумение. А может, грусть. Оттого, что старший лейтенант Золин, должно быть, утратил рассудок.

– К тому, – потирая затылок, известил всех Доктор, – что Ричард Дэвидсон – из Чикаго!

– А-а-а, – озадаченно протянул капитан Мясников. Еще раз посмотрел на Владимира Казакова и покрутил пальцем у виска. – Слышь, Дэвидсон! Ты пробовал взрывать ядерное устройство в центре города? Штраф – пустяковый! Всего пятьсот баксов! Зато веселуха какая!

– Господи… Господи…

– А еще, – продолжал Золин, – есть другой закон. Там кошкам запрещено появляться на улицах в темное время суток, если они не оборудованы сзади световыми отражателями.

– Кто «они»? – спросил капитан Тополев.

Он с трудом доплелся до боевых товарищей, уселся на песок возле командира.

– Кошки, блин, кто же еще! – возмутился Доктор. – Я о кошках говорю! Что вы, плохо соображаете, что ли? Тормоза! Кошкам нельзя появляться на улицах города, если у них на жопе нет световых отражателей!

– А кошки об этом знают? – полюбопытствовал Конь.

– А то! – раздраженно махнул рукой Максим Золин. – Еще бы. Все кошки до одной – с отражателями. Гвоздями к заднице прикручены.

– Гвоздями – не прикручивают. Прибивают, – напомнил Сергей Братан.

– А разница?! Какая, на хрен?! – ожесточенно спросил Доктор. – Смысл тот же! Не пудрите мне мозги… Тормоза!

– Вот бы и нам световые отражатели на задницу, – мечтательно пробормотал капитан Тополев. – Типа, для мваланов. Указатели. Сюда не стрелять, парни! А то штраф. Пятьсот долларов. Слушай, Доктор. Ты… это… в порядке? Что-то я не пойму.

– В Чикаго хочу… – известил товарищей Максим Золин. – Там хорошо. Даже о кошках заботятся. Хорошо в Чикаго. Бомбы взрывать нельзя. В центре города.

– Ага, зато на окраине можно, – усмехнулся Людоед. – Правда, Дэвидсон?

– Господи… Господи… Помоги мне, Господи…

– Слышь, хватит канючить! А то снова на полигон отправим!

Ричард мгновенно закрыл рот.

– И правда! – вспомнив о главном, майор Казаков сел, осмотрелся. – Что у нас вышло на тренажере? Все погибли, что ли?

– Все! Все! – безрадостно подтвердили бойцы Земли.

Подошел лейтенант Мэрфи, уселся на песок. Чернокожий «тюлень» внимательно изучал свою левую руку, крутил кистью, двигал плечом.

– Ты чего, Даниэль? – удивленно спросил Александр Тополев. – Неужто здесь вошки завелись?!

– Вошки? – переспросил лейтенант. – Не знаю такого русского слова. Беда у меня, парни. Руку оторвало, сам не пойму как.

– Что ты говоришь? – взмахнул ладонями Людоед, жалостливо глянул на контуженого американца. – Как же ты теперь будешь, без руки?

– Сам не знаю, – грустно ответил «тюлень». – Уже не солдат, получается. Инвалид.

Казаков и Мясников посмотрели друг на друга. Становилось понятно: люди не до конца оправились от шока. Они плохо понимали, что происходит.

– Иван! – позвал в переговорник майор. – Иван Семашко!

– Да, командир! – откликнулся старший лейтенант, сидевший в рубке звездолета.

– Ты полностью сделал «откат»? В смысле, крубарская система на полигоне сняла все болевые ощущения? У меня есть сомнения по данному поводу. Люди ведут себя неадекватно.