Дмитрий Янковский - Вирус бессмертия

«Эмка» тронулась с места и тут же рванула вперед, тускло освещая дорогу фарами.

– Куда? – спросил водитель.

– Гони в Кусково. На тот пруд, куда мы с очкариком ездили. Помнишь?

– Как не помнить, помню, – обычно ленивый Сердюченко подался вперед и погнал машину на предельной скорости.

Но, едва въехав в сокольнический лес, «эмка» хватанула задним колесом обочину, стала поперек дороги и забуксовала. Сердюченко, ругаясь, поддал газу, но только глубже увяз.

– Твою мать! – рассвирепел Дроздов. – Убью гада!

– А поедет кто, Максим Георгиевич? Что ж я, по-вашему, специально? – повернулся к нему шофер. – А то помогли бы лучше вытолкнуть.

– Я еще машину не толкал. Ну ты, Сердюченко, откалываешь номера! Суки, давить вас надо! Только денежек дашь, охамеваете до крайней точки! – разъярился Дроздов и, продолжая грязно ругаться, выбрался на дорогу. – Куда толкать-то?

– Вперед, Максим Георгиевич! – прокричал Тарас, включая передачу.

Мотор взревел, из-под колес на Дроздова выметнулись два снежных потока, машина сдвинулась с места и выбралась на дорогу. Энкавэдэшник побежал за ней, но «эмка» неожиданно покатилась задним ходом прямо на него. Дроздов попытался отскочить, но подошвы его пижонских туфелек скользнули на снегу, и энкавэдэшник ухнул прямо под задний бампер автомобиля.

– Сволочуга, Сердюченко! – прохрипел он, выбираясь из машины. – Ты что, ублюдок! Не видишь, куда сдаешь?

Дроздов начал подниматься на ноги, отряхивая с брюк снег, но тут же в лицо ему больно и холодно ударило что-то тяжелое. Верхние зубы хрустнули, а рот наполнился железным привкусом крови.

Максим Георгиевич поднял на Сердюченко изумленный взгляд.

– Ты что?! – шепеляво спросил он и выплюнул на снег вязкий черный сгусток.

– Это тебе, гнида, за жинку мою! – Сердюченко вновь поднял увесистый разводной ключ. – Лучше бы ты подавился тем спиртом, который она для тебя таскала.

По щекам его потекли слезы. Они тут же замерзали на морозе, но хохол не обращал на них внимания, гаечный ключ снова опустился, на этот раз на ключицу Дроздова, сломав кость. Энкавэдэшник взвыл от боли и шепеляво забормотал, пытаясь оттянуть время, чтобы вытянуть «наган» из-за пояса:

– Как ты узнал? Ее же днем взяли! Ты же не мог знать, Тарасик… У-у-у-у!

– Добрые люди сказали! – всхлипывая, ответил шофер и, заметив ползущую к оружию руку Дроздова, ударил еще раз, в плечо. – Шоб ты сказився, шельма! Думал, брешут, позвонил жинке на работу. Говорят, взяли!

Дроздов не удержался и снова взвыл от боли. «Козакевич, гад», – подумал он, снова плюнул кровью и упрямо потянулся за «наганом» здоровой рукой.

– Та не тянись! Не тянись! – Сердюченко наклонился и принялся методично бить бывшего начальника по замерзшим пальцам, дробя кости. – И шо же она такого зробыла, шоб ее по этапу гнать? А то ты, шельма поганая, не пил того спирту?..

Дроздов кричал уже непрерывно. Он скрючился, пытаясь прижать к животу перебитые, окоченевшие пальцы. «Наган» выпал из-за пояса в снег. Тарас Сердюченко подобрал его и взвел курок.

– От, гнида! От змеюка же!

Тремя выстрелами шофер перебил энкавэдэшнику ноги. Потом проверил карманы и, найдя там ключи от сейфа, забрал их и выпрямился.

– Все, Максим Георгиевич, – плюнул Сердюченко в снег, расцветающий черной кровью Дроздова. – Подыхай!

Он развернулся и направился к «эмке».

– Стой! – заорал Максим Георгиевич ему вслед.

Тарас обернулся:

– Ну что еще?

– Пристрели-и-и-и! – завыл изуродованный Дроздов.

– Не, товарищ начальник, – бросил через плечо Сердюченко, – не могу. Уж больно грехов на тебе много. Прибью я тебя, а ты вспомнить все не успеешь? И Богу тогда нечего будет сказать? Да и недолго тебе. Часочка не будет, смерзнешь. А то волки на кровь прибегут. Помогут тебе. Прости меня, Господи!

Сердюченко перекрестился и неожиданно резво прыгнул в машину. Он с трудом удерживал себя от того, чтобы погнать в Кусково выручать Пашку Стаднюка.

– Нет, Тарас, – стиснув зубы, прошептал сам себе Сердюченко. – Павка хороший парень, но…

И, глубоко вздохнув, погнал «эмку» в обратную сторону.

Незамысловатый план шофера заключался в том, что в следственный отдел его по удостоверению пропустят беспрепятственно, а дальше под угрозой оружия можно заставить следователя выдать жену. От страха он и пропуск выпишет. А потом останется только забить багажник бензином и гнать на Кавказ, там у Дроздова есть окошко в границе. Где лежат подготовленные проездные документы, Сердюченко знал прекрасно – он не раз видел содержимое начальского сейфа. Фальшивых паспортов с визами там было припасено достаточно, наверняка есть и такие, что подойдут и Сердюченко, и его жене.

– От же ж страна поганая, не хочешь, а дерьмом сделают! – бормотал сердитый Тарас. – Жди меня, Веронька моя! Я уже гоню к тебе на подмогу! Я ж их всех порешу, гадов!

Шофер наступил на педаль и, набирая скорость, погнал к штабу в Сокольниках.

Дроздов в это время окончательно замерзал в снегу. Он, по-прежнему корчась всем телом, выл, выплескивая в морозный воздух боль, ненависть, отчаяние и досаду. Но связки Максима Георгиевича скоро осипли: и у него выходило только тоскливое волчье: «Ху-у-у-у-у-у-у! Ху-у-у-у!»

Тело постепенно онемело, хотя боль в простреленных ногах по-прежнему была невыносимой. Холод пробирался в тело все глубже и глубже, пока не превратил сердце энкавэдэшника в неподвижный, холодный, безнадежно мертвый кусок черного льда.

31 декабря 1938 года, суббота.

Москва. Сокольники

Ли, одетый в калмыцкую шапку и теплый халат, протиснулся к выходу и соскочил с подножки трамвая. Он, как и положено представителю кочевого народа, ошалело пялился по сторонам и семенил ногами. В руках китаец нес небольшой, но туго набитый мешок, что делало его похожим на узкоглазого Деда Мороза.

В преддверии Нового года народу на улицах было довольно много – ходили толпами, орали песни под гармонь. Отовсюду доносились смех, шутки, игривые взвизги девушек.

Углубившись в проулки, где точно не встретишь постового милиционера, китаец перестал семенить и разогнул спину.

«Как бы не вышло прокола с адресом, – думал он на ходу. – Профессор, конечно, ошибается редко, но это уж чересчур. Видно было, что Дроздов чрезмерно возбужден и в гипноз не впадет. Но Варшавский и допустить не мог, что способен ошибиться».

Одного Ли не мог взять в толк – почему энкавэдэшник, поняв, что его пытаются загипнотизировать, всех не перестрелял. Точнее, перестрелять бы у него не вышло, именно на этот случай Ли и вышел из кухни, но почему Дроздов даже не попробовал сделать это? Почему он прикинулся загипнотизированным? Кстати, бездарно прикинулся, ничего он не соображает в гипнозе.