Дмитрий Янковский - Вирус бессмертия

– Благослови нас, великий Шамат! – негромко произнес он. – По тебе мы будем сверять нашу дорогу.

Пряный степной ветер играл его волосами, на смуглом лице обозначилось выражение светлой грусти.

– О чем ты печалишься? – спросила Шамхат.

– О всем хорошем, что навсегда останется позади. Но ожидающее впереди манит меня сильнее. – Энкиду щелкнул поводьями, и сильные мулы потянули колесницу вперед.

Четыре дня они двигались на север, чтобы обогнуть врезавшийся в сушу клин моря, затем повернули на восток. В пище и воде для мулов не было недостатка – то и дело по пути попадались пресные болотца, по берегам которых росла густая и сочная трава. Для себя воды и пищи путники тоже взяли достаточно, поэтому избегали приближаться к чужим городам.

По ночам, под огромными лохматыми звездами, Энкиду и Шамхат предавались любви, восторженно и страстно отдаваясь друг другу. По утрам Энкиду упражнялся с боевым топором и мечом, чтобы не утерять навыков от бездействия. Днем они ехали, оставляя за спиной поприща влажной степи, иногда переезжали вброд реки, иногда преодолевали невысокие горы. Шамхат пела песни, сочиняя их на ходу: пела она о ветре, услужливо дующем в спину, пела о солнце, о реках, о горах, которые ждут впереди, но больше всего пела о том, как любит она Энкиду.

Так напевала она под стук обитых бронзой колес. Как-то на привале она собрала глины на берегу болотца, раскатала ее в небольшую лепешку и написала на ней эти строчки. Энкиду умел читать, но плохо, а писать и вовсе не умел, поэтому грамотность подруги вызывала у него безотчетное уважение. Он решил, что обязательно научится разбирать эти смутно понятные рисунки из клинышков так же бегло, как и Шамхат. И писать научится тоже.

К концу привала табличка просохла, но Шамхат так и оставила ее на берегу.

– Почему ты бросила свой труд? – удивился Энкиду, собираясь забрать табличку с собой.

– Оставь здесь! – улыбнулась спутница. – Мне она не нужна. Ведь эти слова у меня в голове! И я еще их придумаю знаешь сколько? Больше в шесть раз, вот сколько! А здесь когда-нибудь остановится путник, найдет эту табличку, прочтет и узнает, как сильно я тебя люблю. Порадуется за нас или позавидует… Не знаю, но, может быть, и сам, если в его жизни еще нет этого волшебного света, поймет, что же он ищет на самом деле, скитаясь по Земле.

Она сплела из тростника корзинку и, набрав в нее глины побольше, забрала с собой в колесницу.

– Зачем тебе столько? – удивился Энкиду.

– Хочу написать про нас. Переложу в стихи всю историю, как мы с тобой встретились.

– И про смерть Гильгамеша напишешь?

– Напишу.

– А если кто прочитает?

– Но ты ведь его не убивал! Я об этом и напишу, чтоб никто не подумал. К тому же в Урук огражденный мы с тобой вряд ли вернемся. Земля знаешь какая огромная? Вот такая она огромная! – Шамхат широко раскинула руки. – Сто восемьдесят поприщ от края до края!

– Долго же тогда нам ехать до гор Машу, – усмехнулся Энкиду.

– А горы, может быть, ближе, – успокоила его Шамхат.

Они ехали долго, больше пяти дней. И все это время путь их был безмятежен – ни зверь, ни человек не тревожили счастья Шамхат и Энкиду. Шамхат все это время продолжала трудиться над записями.

– Ну вот! Закончила, – сказала она, показывая Энкиду готовые таблички. Всего их получилось три.

– Не бросай их здесь, – попросил Энкиду. – Я хочу узнать, что ты написала.

– Не буду, – улыбнулась Шамхат и поцеловала любимого. – У меня еще немного глины осталось. Я напишу на ней ту песню, которую придумала про нас.

На седьмой день впереди замаячили вершины далеких гор. Влажные болотца кончились, началась сухая пустыня, заметенная горячим песком. Колеса проваливались в него и вязли, поэтому Энкиду распряг колесницу и отпустил мулов на волю.

– Идите на запад, – сказал он им вслед. – Там много воды и травы.

Колесницу решили бросить, взяв с собой лишь самое необходимое. Перебирая вещи, Энкиду наткнулся на просохшие таблички. И начал разбирать знаки, оставленные рукой любимой.

– А откуда ты знаешь, о чем подумал Иттихурат, когда его из-за двери окликнул заклинатель? – удивился он, с трудом разобрав несколько фраз.

– Ниоткуда, вот откуда! Я это сочинила! – воскликнула Шамхат. – Вот что бы ты подумал, если бы заклинатель окликнул тебя из-за двери?

– Наверное, то же самое бы подумал, – улыбнулся самозваный царь. – Но разве можно написать то, что не знаешь наверняка?

– Не знаю, – вздохнула Шамхат. – Но так интереснее. Что я видела сама, то написала, как есть. А что рассказывал ты, написала с твоих слов, – сказала она и хитро улыбнулась. – Но, может, ты тоже что-то придумал?

Энкиду рассмеялся, вспомнив, как приврал насчет того, что носил Гильгамеша на руках через каждую рытвину. Гильгамеш был горд, храбр и на руках себя носить не позволил ни разу, обозвав старейшин, которые дали подобный наказ, тупыми отродьями вьючных ослов.

Таблички пришлось оставить в брошенной колеснице. Энкиду нагрузил на себя кувшины с водой, а Шамхат взяла хлеб и вяленое мясо. Утопая ступнями в песке, они рука об руку двинулись в сторону голубых вершин.

Солнце жгло нещадно и слепило глаза. Хорошо хоть елея было вдосталь, и умащенная им кожа не обгорала на солнце и не трескалась. Но воздух обжигал и высушивал тело через дыхание. Поэтому шли молча, экономя влагу и силы.

Так они прошли целый день. А к вечеру остановились на привал. Усталые путники быстро поели и вскоре устроились на ночлег. Они так устали, что ни красота огромных звезд, ни танец огня в костре не располагали к вечерней беседе.

Стало холодать. И Шамхат с Энкиду обнялись покрепче, чтобы было теплее.

– Отчего ты не спишь, любимая? – спросил Энкиду, увидев, что Шамхат не спит. – Отчего ты смотришь в небо, вместо того, чтобы смежить веки и довериться сну?

– Так, – сказала она и закрыла глаза.

Утром они снова двинулись в путь. Горы приближались довольно быстро. К полудню они закрыли уже половину неба, а в пустыне вновь появились островки зеленой травы.

Путники остановились, чтобы полюбоваться на сияющие снежные вершины.

– Говорят, – вздохнула Шамхат, – что ворота гор Машу, через которые в мир людей выходит лучезарный Шамаш, охраняют грозные люди-скорпионы. Тела их сверкают, а взгляды смертельны.

– А раньше ты могла сказать? – буркнул Энкиду. – Как же с ними тогда разговаривать, если им в глаза смотреть нельзя?

– А ты и не смотри, – улыбнулась Шамхат. – Гляди им под ноги. Язык это тебе не стеснит. Хотя я не очень-то верю в губительность взгляда.

Энкиду вздохнул, немного озадаченный известием, и они снова двинулись вперед.