Роман Глушков - Меч в рукаве

Впрочем, терпеть ему оставалось уже недолго.

Сатир – именно он буравил пастора испепеляющим взглядом – внезапно заслонил глаза рукой, будто от случайной вспышки электросварки, и отшатнулся. Боль в голове Хьюго прекратилась так же резко, как и началась.

– Это человек рефлезианцев! – прошипел небожитель громилам-землекопам. – Он служит им! Я вижу – на нем их клеймо!

– Я прошу вас уйти немедленно! – гневным голосом заговорил пастор. – Ваше поведение недостойно! Вы в храме Божьем, а не на…

– Вы задержаны, святой отец, – ответил на это один из громил и извлек на свет корочки сотрудника ФБР, тем самым выходя из роли рефлезианца и открывая свое истинное лицо. – Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу нашего внешнего врага – рефлезианской расы. У вас есть право…

Пастор знал о своих правах, еще когда прадедушки этого фэбээровца не было и в проекте. У пастора случались неприятности и раньше, в том числе и с ФБР – в частности, ему перепало при послевоенной «охоте на ведьм», когда добряк-священник был заподозрен в леворадикальных убеждениях. Но и в те мрачные времена его не унижали столь жестоко, надевая наручники перед паствой в собственной церкви! Пастор даже не смог ничего сказать в свое оправдание, поскольку захлебнулся от праведного негодования и утратил дар речи.

Наконец-то ярость Мефодия выплеснулась наружу! Стоило только Кимберли отпустить его локоть, как он взмыл в прыжке над рядами скамей и устремился к обступившей пастора компании.

По той мимолетной сцене, когда Сатир гипнотизировал Хьюго и ничего не добился, Мефодий догадался – юпитерианец наверняка пытался закупорить пастору телепатические каналы, но так как к мозгу пастора уже прикасались смотрители, процедура закупоривания провалилась. Участь бедного священника представлялась весьма незавидной – от ответственности за пособничество рефлезианцам его не ограждали ни духовный сан, ни почтенные седины.

На помощь ему пришли люди, которые теперь и сами встали против Системы, хотя весь срок своего долгого сосуществования с ней только и делали, что ограждали ее от внешних врагов.

– Сатир мой! – прокричал Мефодий, в прыжке выпуская слэйеры. – Займись мелюзгой!..

Еще год назад подобная мелюзга убила бы Мефодия одним щелчком, но за истекший период исполнительства новобранец так вошел в новый образ, что уже позволял себе некоторый кураж. Конечно, не кураж истинного мастера, но тоже нечто похожее…

Сатир, естественно, к мелюзге не относился, и, в общем-то, новобранцу было рановато в одиночку замахиваться на столь крупную дичь. Впрочем, атакующий Мефодий об этом не думал и, не успев коснуться ногами пола, уже заработал слэйерами.

Никто из пришедших по душу пастора не мог и предположить, что слепой как крот и на вид неопасный дьякон за секунду обратится в разъяренную газонокосилку. Даже Сатир не обращал на него внимания, а заметил лишь тогда, когда Мефодий уже спикировал ему на голову. Юпитерианец отскочил в последний момент, и, когда Мефодий обрел-таки под ногами опору, Сатир находился в недосягаемости. Разгоряченный новобранец в щепки разнес дубовые скамьи вокруг себя и, не останавливаясь, снова метнулся к Сатиру.

И Сатир дрогнул! Возможно, он обознался, узрев в Мефодии закаленного сотнями битв вояку, возможно, думал, что таких, как Мефодий, здесь прячется много, а возможно, сам был не из храброго десятка. Так или нет, но из всех видов защиты Сатир избрал бегство. Прыгая с колонны на колонну, он ураганом пронесся по залу, расколотил керамические фигурки святого Бенедикта в боковых нишах-приделах, опрокинул кропильницу со святой водой и уже возле самого выхода разбил в осколки дарохранительницу. За двадцать секунд суматошного отступления Сатир причинил святой обители столько разрушений, сколько не произвела бы за час целая банда вандалов.

Мефодию было, конечно, жаль убранство храма, но он, сверкая слэйерами, неотступно гнал Сатира до самых ворот, которые небожитель пробил собственным телом. Преследовать противника дальше Мефодий не рискнул – неизвестно, какие силы прикрывали юпитерианца снаружи. Вместо этого новобранец развернулся и помчался обратно на помощь сцепившейся с фэбээровцами Кимберли.

Вообще-то помощь Кимберли не потребовалась. Озлобленная не только вероломством унижавших старика громил, но и строптивостью нового напарника, Кимберли сорвала с себя плед и в мгновение ока превратилась из скрюченной ветхой старухи в стройную длинноногую девушку. Фэбээровцы, однако, не сочли подобную метаморфозу за божественное чудо и, бросив пастора на пол, кинулись на разгневанную красотку, которая наверняка была заодно с тем неврастеником, что погнал по залу их коллегу-миротворца.

Кимберли ярость свою контролировала и напропалую кидаться на противников не стала, пусть и было их по исполнительским меркам всего ничего – двое и без оружия в руках. Они же порешили, что с девкой как-нибудь совладают. Ким даже позволила фэбээровцам обойти себя с флангов и, лишь когда лапы громил уже потянулись к ней, приступила к действиям.

«Действия» – это, конечно, слишком сильно сказано. Сама расправа над фэбээровцами заняла примерно столько времени, сколько требуется человеку, чтобы моргнуть. Кимберли совершила изящный прыжок и с необыкновенной ловкостью двинула налетающих на нее с разных сторон противников ногами, изобразив в воздухе классический поперечный шпагат.

Для Мефодия подобная акробатика являлась трудновыполнимой – не было за его плечами столь славного спортивного прошлого. И не успел он еще как следует восхититься высокотехничному пируэту подруги, как Кимберли уже стояла на полу и довольно поглядывала на поверженных врагов: один из громил лежал поперек молельной скамьи в неприличном для господнего храма положении кверху задом; его товарищ, напротив, сидел, поскольку разлечься в тесной исповедальне было проблематично. Контрольной оплеухи никому из них не потребовалось – неудавшаяся олимпийская чемпионка из Швеции сделала свою работу с воистину олимпийским мастерством и шведской гарантией качества.

Мефодий подбежал к пастору и помог ему подняться.

– Как вы? – участливо поинтересовался он, видя, что лицо Хьюго отливает нездоровым румянцем.

Причина этого румянца выяснилась секунду спустя – пастора прорвало на ругательства. Гнев выплеснулся из него с такой мощью, что от его проклятий, выкрикиваемых поставленным литургиями голосом, задребезжали окна храма и, кажется, даже затрепетало пламя свечей. Присутствующая в церкви пожилая парочка, и без того пережившая страшную минуту, вжалась в молельную скамью и смотрела на святого отца так, будто у него выросли бесовские рожки, а из-под пиджака вывалился остроконечный хвост.