Сергей Вольнов - Сотовая бесконечность

И они покинули гостеприимный кабинет генерала Стульника.

– Виталий Иванович, подозреваю, что для выполнения задания необходимы мои… особые способности, унаследованные от родителей, – произнес Алексей-младший, когда они стояли перед аркой портала перехода, расположенного в совершенно пустом сейчас зале, непосредственно за кабинетом начальника Академии; портал настраивался на них, и было время перемолвиться несколькими словами.

– Подозрения обоснованны. Не скрою.

– Значит, и вы тоже…

– Да, я тоже. Не только ты и твоя мама. Нас немного больше, чем ты полагал… А ты молодец, за все девять лет ни разу не воспользовался, чтобы сходить в самоволку.

– Ну, так уж прямо и ни разу… – Бывший выпускник Академии скромно потупился.

– Ого! Мои источники информации чего-то о тебе не знают?! – Маршал искоса лукаво взглянул на молодого спутника.

– У каждого курсанта есть свои маленькие секреты…

– То-очно… Эх, молодость! На досуге тебе как-нибудь расскажу, что я в Рязанском училище выделывал в своё время… Позавидуешь! А уж что я однажды вытворил в спецшколе ГРУ…

В том госпитале Амрина Ула Шуфс находилась не в качестве раненой. Попала она в него случайно, сопроводив конвой с продовольствием и боеприпасами. Маленькую девчушку с глазами взрослого человека на ангельском личике первая воительница Локоса увидела в забитом стонущими солдатами коридоре и не пробежала мимо – притормозила… История восьмилетней Тич, неприкаянно скитающейся со времён Первой войны, чем-то зацепила Амрину. Она прихватила малышку, затерявшуюся в хаосе военного лихолетья, с собой. Это она дала ей новое имя, а позднее устроила в интернат для офицерских детей, отпрысков нарождающейся военной элиты Локоса. Подросшую Тич отправила пройти полный курс в специализированном центре подготовки, а после взяла к себе, в Верховный штаб…

Если бы не Амрина, быть может, Тич никогда и не смогла бы применить на благо родины свой ДАР, так и осталась бы в госпитале, где её имя было: «Эй, малышка». Повзрослев же, наверняка стала бы госпитальной «девочкой», одной из тех, что дарят за сладости и одежду свои ласки раненным солдатам.

Тич выросла нетипичной девушкой. Она тоже постоянно и скрупулёзно пополняла свой архив мнемозаписей и по этой причине очень хорошо помнила детали. ВСЁ помнила. В подробностях. Даже то, что целители из её памяти, казалось бы, милосердно вырезали…

– Сегодня я видела своего сына, – наконец продолжила Верховная. Её молодая помощница, отряхнувшись от невесёлых воспоминаний, напряжённо вслушивалась в слова женщины, впрямую либо косвенно повелевавшей жизнями сотен миллионов человек.

– Мы с тобой в последнее время мало общались, – говорила Амрина Инч Дымова задумчиво, словно продолжая вести мнемодиалог с собственной памятью. – Мало виделись и мало общались… – повторила она и опять умолкла, будто заслышав нечто чрезвычайно важное там, в глубине себя.

Тич с горечью подумала, что госпожа, мягко выражаясь, преуменьшает. Они не просто мало виделись. Последние несколько циклов «вживую» они не виделись вообще, а до этого – в среднем где-то раз в полцикла. Не считая случаев, когда Амрина в дни праздника, посвященного очередной годовщине воцарения, показывалась подданным на балконе своего дворца, а Тич наблюдала это явление, стоя в толпе на площади Единовластия, бывшей Планиде Семиархов. Только в эти дни Тич позволяла смертоносной тяжести открытого неба нависать над своей головой. В остальные дни и ночи цикла она в упор его видеть не желала.

– Мой мальчик уже совсем взрослый. – Лицо Амрины по-прежнему пряталось в сумраке, но по изменившемуся голосу Тич поняла, что та улыбнулась. – И очень похож на своего отца. Такой же красивый и такой же умный, храбрый… – Голос Амрины меньше всего сейчас напоминал тот решительный и напористый голос, который звучал на митингах и в многочисленных трансляциях. Это был мягкий, нежный, заботливый голос матери, любящей и гордящейся своим ребенком. – Его отец был великим воином… и потрясающим человеком. Он погиб. Сын – всё, что у меня осталось после него.

Тич продолжала удивляться странной перемене госпожи, из памяти проступили полустёртые воспоминания. В своё время именно так разговаривала Амрина Ула с нею, давным-давно, когда Тич была ещё маленькой. Госпожа сейчас вновь стала просто женщиной, и больше всего на свете в этот миг её волновала не страна и не вероятная, а точнее неизбежная, очередная война.

Пуще всего МАТЬ волновала опасность, грозящая её ребенку.

Тич почувствовала, что речь идёт именно об этом – о грозящей опасности. Смертельной. Секунду спустя предчувствие получило зримое подтверждение. Да ещё какое!

– Смотри, – коротко сказала госпожа.

И Тич ощутила, как Амрина ОТКРЫЛА перед нею глубины своей памяти.

Бесчисленные мнемо, накопленные в течение жизни, распростёрлись перед девушкой, напоминая необозримое поле цветов… И Тич могла «сорвать» любой из них.

Впервые за все эти годы верной помощнице был разрешён доступ в сокровенный архив самой охраняемой в государстве персоны… ПЕРВОЙ.

Естественно, Тич, с её-то способностями, могла бы и раньше высмотреть и узнать всё что угодно.

Но.

Единственный человек на свете, в мысли которого она могла бы влезать ежедневно, однако ни разу НЕ ПРИТРАГИВАЛАСЬ к ним, сидел сейчас перед нею.

Открытый. Позволяющий БРАТЬ – прореживая многоцветные заросли памяти и унося охапками…

И всё же – не любой цветок.

Глубина памяти оказалась не бездонной. «Дно» обозначилось чётко и безапелляционно. До определённого предела Тич смотреть разрешалось. Дальше – ЗАКРЫТО.

Уж кто-кто, а Верховная главнокомандующая умеет хранить секреты, которые не стоит знать даже самым близким из приближённых.

А если предел знания указан недвусмысленно, следовательно, всё, что НАДО знать, находится в открытой части «поля».

И приглашение заходить – не отменяется…

Тич, моментально собравшись с силами (быть может, именно ради этого мгновения она долгие годы тренировалась управлять своим разумом?!), «вчувствовалась».

Единым порывом проникла она в мысли госпожи, «надела на себя» её эмоции, ощущения. Освоила Амрину изнутри. Стала ею…

Главное – приняла в себя её воспоминания.

Не стоит соваться во тьму чужой души, когда тебя не приглашают, но если уж это случилось, будь готова ко всему.

…поначалу это был просто клубок.

Огромный, шевелящийся, сплетённый из множества разноцветных нитей. Много оборванных – по разным причинам «недописанные» мнемо. Некоторые ниточки светятся, другие, тонюсенькие, почти истаявшие, еле-еле просматриваются на общем фоне.

Синяя нить, оборванная, словно госпожа желает никогда более не возвращаться к этому воспоминанию: молоденькая девушка держит в руке пистолет… три выстрела и три трупа… Нитка не удалена, не стёрта. Помнить не хочется, и забыть – нельзя.