Анатолий Ключников - Клёст - птица горная

А я могу им притащить не только формулы, но и самого изобретателя целиком!

Но!..

Но это получится не по совести. Это означает предать человека, который тебя считает другом. И ещё Синичка эта…

Кто мне эти двое? — нет никто. Иностранцы они. За мои проблемы они болеть не будут. Наверное. Но в душе моей нет покоя: что-то гаденькое там шевелится. Выкрасть Механикуса означает сделать подлость, а Родина скажет — это подвиг! Мда…

Вообще-то, я объяснял отлучку в Славоград вовсе не походом в родное посольство. Я сказал, что мне нужно посетить вдову погибшего друга. Жене Кашевара я подробно рассказал, как нас отправили на убой для расчистки пути остальной армии, и как героический погиб её муж, которым должны гордиться все: и она, и дети. Нужно взять свидетельство о церковном освящении брака и предъявить его казначею второго полка славного 5-го легиона божегорской армии, дабы забрать те деньги, что он не взял из кассы.

Сухощавая грымза промокнула белым платочком уголки глаз и затрещала:

— Ах, я же говорила, я говорила ему: бросай своё кобелячество, не будет тебе от него добра! Но разве вас, мужчин, остановишь… куда там! И сам погиб, и детей сиротами оставил… Ах, говорила мне моя мама: дочка, подумай, опомнись! — иди лучше замуж за юриста: юристы — они такие солидные… Теперь мне нужно чёрное платье покупать, а сейчас всё дорого, всё очень дорого!..

Это всё, что осталось от Кашевара. Надеюсь, в чертогах Пресветлого он будет счастлив и никогда не встретит свою супругу.

Через неделю на Механикуса опять напал нервный срыв. Но на этот раз я, дав ему хлебнуть всего пару стаканов в моей комнате, решительно повернул разговор в нужное мне русло:

— Знаешь, есть тут у вас одна горничная, Синичка. Я подумал с ней покрутить немного. Ты, случаем, не в курсе: есть у неё кто или как?

Он вдруг стал серьёзным и строго посмотрел на меня:

— Клёст, не трогай её, а? Она — приличная девушка из хорошей семьи, жизнь и так её побила.

— Какая такая — приличная? Попробуй-ка сам мне объяснить, человеку тёмному.

— Ну, она такая… чистая, непорочная…

Я поперхнулся и был вынужден прокашляться. Пришлось даже хлебнуть вина без тоста.

— Она — хорошая, Клёст. Что ещё можно сказать? Хорошая — и всё. Я для неё что угодно готов сделать. Она мне очень нравится…

Ага, есть! Рыбка клюнула. Теперь подсекаем:

— Давай я тоже буду честным, Механикус. Или как там тебя по благородному? Ты — мужчина, и не должен вот так запросто разбрасываться такими словами типа «что угодно!», «да завтра же!». Ты — дворянин, и каждое твоё слово должно иметь вес. «Что угодно» — это как? Ты возьмёшь её в жёны, например?

— Хоть сейчас!

Я хмыкнул, прищурился.

— Слово дворянина!

— Так иди и бери, мама дорогая! Чего медлишь-то? Ждёшь, когда она постареет, что ли? Она мне сама говорила, что с тобой — куда угодно!

— Да?!!!

— Я — не дворянин, но треплом никогда не был. Ох, блин, до чего ж вы, учёные, недогадливые люди…

Он дёрнулся, воспламенился, но тут же охладел, замялся:

— Понимаешь, тут какое дело… Я почему сегодня бухаю? — моим проектам заморозили финансирование. Чем это закончится — одному Нечистому известно. Я даже не исключаю, что меня выгонят из научного городка. Если не посадят. Если сейчас я сделаю ей предложение, то ей потом из-за меня могут сделать плохо. ОЧЕНЬ ПЛОХО, Клёст. Ты понимаешь меня?

— Да ещё как! Сам попадался к «этим самым».

— И что тогда делать?

— Конечно же, бежать! Садитесь в свой дурацкий аэроплан и летите в мою страну! Синичка там долго жила — поможет и тебе освоиться. Если твоя страна не даёт тебе работать — работай в другой! У тебя мозги — во! — ты нигде с голоду не умрёшь.

Он окончательно протрезвел:

— Об этом даже просто так подумать — уже измена Родине!

— Ну… — я развёл руками. — Ты из нас двоих дворянин — тебе и решать. Вот и выбирай: без работы, без любимой девушки, возможно — в тюрьме. Или с работой, с любимой женой, но — в другой стране. Которая, между прочим, с вашей пока не воюет. И давно.

— Да, надо подумать… — он помотал головой.

— Вот и подумай. Но, сразу скажу: если надумаете улетать — берите и меня с собой. Иначе мне голову точно оторвут. Как самому крайнему. И поделом: нечего мне, старому дураку, влезать в ваши молодые дела.

И я выпроводил его прочь.

Я знал, что человека нельзя оставлять со своими мыслями более, чем на два дня. Лейтенант один меня этому научил… давно уже. Я велел Синичке в этот день сидеть в своей комнате, пообещав, что сегодня с её любовью всё окончательно порешается, а сам разыскал Механикуса и под предлогом важного сообщения почти насильно затащил его к ней, бесцеремонно втолкнув в её комнату с порога, ибо он что-то замешкался и растерялся, словно войти в обитель девицы — невероятно церемонное событие:

— Девочка моя, вот этот молодой человек хочет сказать тебе, что он тебя любит. Но у него есть небольшие проблемы… Давай, профессор, озвучивай своё горе, — и я похлопал его по плечу, подтолкнув к изумлённой девушке.

Потрясённый учёный постоял, помялся, но видя наши непреклонные, требовательные лица, вздохнул и сдался, встав на одно колено и протянув ей ладошку:

— Синичка… извини, я не знаю твоего настоящего имени. Ты согласна уехать жить со мной в страну, где ты жила недавно?

Она беспомощно обернулась на меня — что, мол, это значит?

— Да или нет? — твёрдо сказал я, глядя ей прямо в глаза.

— Да! Да! Да! — и она жадно схватила его руку своими руками, хотя ей полагалось просто жеманно положить свою ладошку поверх ладони жениха.

— И да благословит вас Бог! — подвёл я итог. — Профессор, это было самое идиотское признание в любви, какое я только слышал. Синичка, есть один момент… мы поедем назад вовсе не в дилижансе… и без комфорта.

Всё-таки Деляга тоже сумел меня кое-чему научить. Не иначе, сам Пресветлый подвёл его ко мне для вразумления — Синичке на счастье.

Собственно, организовать сам побег было до смешного просто, словно вокруг ходили малые неразумные дети. Синичка зашла в ангар под видом уборщицы, одетая в самое невероятное тряпьё, — такое, что все старались смотреть на неё как можно меньше. Механикус открыл боковую дверцу аэроплана, незаметно впустил её вовнутрь, и она растянулась там на полу, прикрывшись холстиной, давно валявшейся внутри.

Я несколько раз выходил посмотреть, как взлетает Механикус, и, зная нашу дружбу, мне никогда не препятствовали. И в этот раз все промолчали.

Работники ангара выкатили машину на поле, а напарник, залезший в аэроплан, начал запускать его двигатель. Вставил стеклянную колбочку в отверстие, потом взял стержень с резьбой, напоминавший винный штопор, и начал вкручивать его в эту дыру, пока тот не расплющил колбу. После этого взял «заводилку» в виде буквы «Z», где оба угла были прямые, а одна из перекладин имела треугольное сечение. Вот её-то он и вставил в вал двигателя, и начал вращать его «заводилкой» за другую перекладину — раз, другой, третий… ещё, ещё, ещё, пока пары топлива не начали взрываться, начав вращать вал уже без помощи человека.