Константин Соловьев - Раубриттер (IV.II - Animo)

Совершенно примитивное устройство, при одном взгляде на которое Магнебод бы не удержался от ругательств. Архаичное, нелепое, не идущее ни в какое сравнение с мощными и дальнобойными рыцарскими орудиями. У него не было даже толкового лафета, а прицельные приспособления были столь примитивны, что вся титаническая мощь огромного каменного снаряда должна была уходить впустую, если только стрельба велась не в упор.

— Видели бы вы, как она блестит на солнце, — Преподобный Каноник ощерился в беззубой ухмылке, которую обрамляли свисающие сухими сизыми клочьями губы, — Я ее нарочно маслицем натираю, тряпочками полирую… Блестит аки самоцвет!

С точки зрения Гримберта «Безумная Гретта» заслуживала лишь того, чтобы похоронить ее в лесу. Это старое чудовище, на чьих боках еще виднелись клейма и вензеля давно почивших герцогов и королей, не годилось для той работы, которую вынуждено было исполнять. Может, никчемная «Гретта» еще могла усилить собой какую-нибудь захудалую крепость на восточной границе, но в качестве полевого орудия представляла собой скорее обузу, чем подспорье. Если Вольфрам по какой-то причине еще не избавился от нее, то только лишь потому, что как и всякий скряга не сознавал, что это богатство приносит ему больше проблем, чем пользы. Эта мортира ничуть не усиливала «Смиренных Гиен», напротив, жадно потребляло их небогатые ресурсы, тяжело нагружая обоз и расходуя не бездонные силы. Не говоря уже о том, каких трудов стоило замаскировать эту громаду или расчистить ей пусть сквозь вековечные заросли Сальбертранского леса.

Однако именно это чудовище едва не отправило тебя на тот свет, напомнил себе Гримберт. Если бы не Вальдо, успевший в последний момент, отчаянно подставивший своего «Стража» под удар…

Вальдо, подумал он. Бедный мой несчастный Вальдо.

Он ничем не заслужил такой участи — в отличие от меня. Он отговаривал меня, пока я пер, точно одержимый, вперед, загоняя своего «Убийцу», точно уставшую лошадь. Он предостерегал меня, когда я забывал про осторожность. Он обращался к голосу разума, когда я, одолеваемый гордыней, несся не разбирая дороги, желая покрыть себя рыцарским подвигом. Он…

Он играл в шахматы лучше, чем я смог бы когда-либо научиться.

Гримберт стиснул зубы, чтобы не позволить случайно выкатившейся слезе стать поводом для насмешек. Напрасная предосторожность. Все свои слезы он уже выплакал в яме, осушил запасы до дна, на всю жизнь вперед.

Держись, Вальдо, мысленно попросил он. Держись, пожалуйста. Как бы худо тебе не было, я найду способ вызволить нас отсюда. Подать сигнал отцу или сбежать. Но больше я не позволю тебе расплачиваться за свою глупость, обещаю.

Шанса для побега все еще не представилось, однако с того дня, когда Вольфрам устроил ему взбучку, пригрозив ножом, в его судьбе произошли некоторые перемены, которые можно было считать обнадеживающими. Если прежде Вольфрам считал возможным разве что плюнуть в яму, и то походя, от скуки, то теперь по меньшей мере раз в день приказывал Ржавому Паяцу вытащить «мессира рыцаря» из его покоев, позволяя пройти на цепи сотню-другую шагов.

— У высокородных господ конструкция как у породистых лошадей, — объяснял он, ухмыляясь, — Моцион им нужен, чтобы слабость в организме не случилась. А этот больших денег стоит, худо будет, если сгниет в своей яме!

Эти прогулки были унизительны, Вольфрам тащил его на цепи вокруг лагеря, позволяя Гиенам хохотать до беспамятства и швырять в пленника всяким сором. Для них это тоже было чем-то сродни разрядки, позволяющей выплеснуть скопившееся от долгого безделья напряжение.

Но Гримберт не возражал, хоть и ругался сквозь зубы к вящей гиеньей радости. Эти короткие прогулки пусть и не походили на привычные ему прогулки по фруктовым садам Туринского палаццо, приносили немалую пользу. Не потому, что у него наконец появилась возможность размять ноги, готовя их к побегу. А потому, что каждая прогулка неминуемо приносила ему новые знания об устройстве рутьерского лагеря. Всякий раз, когда его бесцеремонно вытаскивали за цепь, точно ведро из колодца, он старался украдкой подмечать все, что находилось вокруг. Расположение офицерских шатров и землянок-складов. Протоптанные тропы и места закладки сигнальных мин, маршруты часовых и козлы с оружием…

Обычно Гримберту не дозволялось с кем-то разговаривать, но для Преподобного Каноника Вольфрам по какой-то причине сделал исключение. Видно, не хотел обижать почтенного пушкаря, которому страсть как хотелось обсудить свою подопечную с «мессиром рыцарем», понимающим в артиллерийском деле куда больше никчемных рутьеров.

— Да, сударь, — пушкарь вновь потер культи друг о друга, — Сила в ней удивительная, в моей красавице. Верите ли, крепостную башню завалить может одним выдохом. Ребята, конечно, ворчат, особливо когда жар во время выстрела наружу травит, ствол-то у нее местами подпорченный уже, с разрывами, прорываются, значит, газы-то. Оглянуться не успеешь, как заденет кого из обслуги. Тут уж, конечно, ничего не поделаешь, только золу смести остается. Да, многих, многих на своем веку она сожгла, но не потому, что характер паскудный, а просто душа у ней такая боевая, у моей Гретты…

Но дальше Гримберт его не слушал. Потому что взгляд его, внимательно рыскавший по лагерю в попытке обозначить и запомнить бесчисленное множество деталей, вдруг наткнулся на одну, к которой мгновенно примерз насмерть. Да так, что не оторвался бы даже если б в лагерь рутьеров снизошли ангелы Господни, озарив все вокруг небесным светом.

«Безумная Гретта» была не единственной великаншей, обитавшей среди рутьеров. Поодаль от хоженых троп, почти на окраине, виднелась еще одна громада, так же заботливо укрытая мешковиной и ветошью. Может, она была и пониже бомбарды, возлежавшей на грузовой повозке, однако все равно внушительного роста, по крайней мере вдвое выше самого высокого рутьера. Просто груда ящиков, подумал Гримберт, ощущая внезапно испарину на груди. Какой-нибудь разбойничий скарб или запасы дров или… Мало ли всякой дряни может скопиться в разбойничьем логове? То, что издалека кажется массивными плечами, скорее всего, просто бочонки, а там, посредине, где мог бы располагаться шлем…

Он мог лгать себе сколь угодно долго, однако собственной душе не солжешь. Душа его вдруг негромко загудела, словно наполняемая энергией. Она ощутила что-то родственное в этой бесформенной куче, и сладко заныла, эта глупая, обмороженная, уставшая сверх всякой меры душа. Да так, что Гримберт ощутил сильнейший зуд в основании черепа, там, где под грубым ошейником располагался нейро-разъем.

Великий Боже, пошли мне знак, чтоб я понял, что не сошел с ума и мне не мерещится это.