Александр Тюрин - Флот судного дня [litres]

Ужас, он вдобавок и говорливый как попка. Надеюсь, и ты, «конь», все же попадешь к сатане в гости и он тебе пять раз засунет занозистую шпалу в зад, чтоб ты тоже ужасно довольный был.

– Папа, – дернула его за руку Синтия, – не время для этого.

– Да зачем их тащить? – справедливо сказал Мануэл. – Обычные крупные буржуа, которые считают, что если у них миллионы бабла, то Господь их любит и обязательно пришлет им на помощь хранителей и спасителей. Пусть залезают в пасть динозавру и вылезают у него из задницы, если они уж такие специалисты по калу и моче.

– Нет, возьмем их, – сказал я после краткого раздумья, – будем действовать по-людски, пока есть какая-то возможность. Чтоб не у них, а у нас было все в порядке с душой. Но если они начнут превращаться, лично их кокну с превеликим удовольствием.

– Я согласна, по крайней мере, сейчас они выглядят незараженными, – кивнула Надя. – Люди, двигайте за нами. Надеюсь, мы идем правильным курсом.

Старичок сразу ухватил меня под руку, так что я быстро пожалел, что взял его на буксир. Вдобавок он стал тарахтеть мне прямо в ухо, дыша с близи каким-то яблочным запахом с легким оттенком гнили.

– Тридцать лет на военной службе, молодой человек. И всегда безупречно. Помню, лечу над лесом, в своем «А-4», а внизу тропа, по которой едут старые советские грузовички. Понятно, что полное дерьмо, телеги с мотором, и в них набиты вьетконговцы обоего пола, от мала до велика. Они меня заметили и стали сворачивать в лес. Я, ни минуты не размышляя, нажал на гашетки. Они петляли, как зайцы, но все это кончалось одинаково: бух – и грузовичок разлетелся в хлам, бах – и руки, ноги летят во все стороны. А что, собственно, маленький вьетконговец вырастает в большого.

Вот гнида, советский ЗИЛ-131 – нормальная машина, Урал-4320 вообще супер по проходимости. Сейчас дал бы тебе по сусалам, чтоб сопли вместе с гнилыми мозгами к потолку прилипли, но нельзя; дедушек обижать – это не по-православному.

– Папа, это было не с тобой, а с твоим папой. И, вообще, не время, – пыталась остановить его дочь.

– Да, да, – легко согласился старичок, – но и со мной был похожий случай. Летел над лесом на своем «Бородавочнике». А там была грунтовка, по ней ехали дерьмовые грузовики, набитые сербами от мала до велика. Они стали сворачивать в лес. Я сразу ударил по гашеткам моей семиствольной автоматической пушки GAU-8. Они петляли, но все равно рано или поздно я их подлавливал, давал очередь на одну-две секунды – а это от шестидесяти до ста двадцати снарядов с урановым сердечником. Грузовики вспыхивали будто картонные и разлетались как шутихи, когда врезались в деревья или переворачивались, сыпля искрами словно бенгальские огни. И знаете, ни секунды не раскаиваюсь. Честно говоря, я испытал тогда почти такое же наслаждение, как от соития с юной девой – отзывающееся во всем теле, особенно в спинном хребте, волной сладких ручейков. Да, тогда у меня была жизнь. Хотя я однажды обделался в самолете, прямо в кресле пилота, с натуги – на выходе из пикирования. То есть сперва обписался, а затем, так сказать, громыхнул из главного орудия. Тогда и подумал, что, выйдя в отставку, обязательно займусь памперсами. В конце концов вылет на боевое задание должен быть, куда более комфортабельным занятием, чем купание в собственном дерьме.

Если бы ты в нем утонул своевременно, я сейчас тебя не слышал. Гнида ты в квадрате, Сесспул. Захотел людей гробить более комфортабельным образом. Еще пару слов от него, и я точно не удержусь, размажу летчика-налетчика по палубе.

– Это как раз обыграно в последнем рекламном ролике фирмы «Сесспул», – напомнила его дочь. – Там как раз летит летчик и стреляет, а потом начинает кривить нос, потому что понимает, что наложил в штаны. А следующем кадре он уже, как ангелочек, голенький, только в памперсах, летит среди облачков и прыскает из водяного пистолетика.

– Вам же сказано, идти за нами, а не с нами! – наконец рявкнул мальчик Ман. Когда он рядом с Надей, то совсем притихший, а теперь несколько расковался. После окрика от салаги старичок прекратил нести байду и чуток приотстал.

В оранжереях было до сих пор хорошо. Панели испускают лучи – один к одному, как солнечные. Цветочки, бабочки порхают, птички чирикают, и столь мощный букет запахов, что никакой глюкософт с самым навороченным нейроинтерфейсом такое не изобразит. На ботинки налипла сырая земля и какие-то раздавленные плоды, источающие ароматы зрелого лета. Забываешь, что под здешней почвой нет незыблемой коренной породы. Что это просто уголок в стальной коробке, окруженной со всех сторон бушующей водой и психующим ветром.

Про шлюпочную палубу явно знали теперь не только мы. В оранжерее, где над яркими цветами, сочными как губы красотки, усердно стрекотали крылышками колибри, то ли живые, то ли квази, на батарейках, к нам присоединилась толпа пассажиров, человек пятнадцать. Вот тебе на, целое стадо Избранных, уверенных, что заслужили спасения.

– Извините, но я оповестила своих знакомых, – сказала Синтия и непринужденно хихикнула, Ман укоризненно посмотрел на меня, а я мысленно, но заслуженно заклеймил женщину нехорошим словом из пяти букв.

– Ингрид де Фикельмон, – Синтия показала на яркую белобрысую даму, в которой я узнал особу, которую видел в обезьяньем приюте. Успела, видно, попасть на «Батавию» в аккурат к тому времени, когда началось самое интересное. – Она – хороших лотарингских кровей, свой замок где-то во Франции. Недавно на нашем корабле, потому что любит путешествовать одна и наугад. Покупает билет в какой-нибудь первый пришедший на ум город, хоть за тысячи миль, знакомится там с первыми попавшимися на глаза людьми…

– Мужчинами, – поправила красотка и ущипнула меня за жирок; хорошо хоть не узнала, благодаря маске. И вдобавок зареготала, как лошадь, аж уши заложило. – И непременно отдаюсь им при первом удобном случае, как настоящая трансгуманистка. Бесплатно! Некоторые думают, что заражают меня или закидывают мне живчика. Да только наоборот, всегда. Я их оставляю с полным набором гаденышей, микромехов, которые во мне инактивированы, а в них наоборот. И что? Правильно, нечего напрыгивать на первую же попавшуюся невинную деву, пусть она и похожа на потаскуху. Так что я не Ингрид, а Немезида.

Расстрелял бы ржущую тварюгу, впрочем, они тут все как на подбор. А Клод маразматически одобряет, тоже ржет, не боясь потерять вставные зубы в отличие от старичков прежних времен, и вдобавок по-приятельски тычет мне в бок костлявым локтем: «На такой кобылке хотел бы покататься любой уважающий себя ковбой».

– Я бы не стал на ней кататься, даже если б она поделилась со мной замком.

Синтия же считает своим долгом представить остальных драпающих – как принято в «хорошем обществе».