Сергей Лукьяненко - Три дня Индиго [litres]

Что надо иметь в голове, чтобы захотеть стать не Прежним и даже не Слугой, а чудовищной тварью, расходным материалом, да еще и с очень коротким сроком жизни? Или их все-таки превращают в монстров обманом?

Я понял, что не удивлюсь, если на это идут добровольно. Совсем не удивлюсь.

Люди бывают очень странные.

– Ты ведь понял, что я наливал, так? – спросил Гарри, не оборачиваясь.

– Понял, – признал я.

– Хорошо держишься, – похвалил охранник. – Но у меня глаз наметан. Раз понял, значит, сам хочешь возвыситься?

Он что, серьезно сказал «возвыситься»?

– Думаю на эту тему, – ответил я.

– Не просри свой шанс, – посоветовал Гарри. – Такое раз в жизни бывает. Ты чем-то Нике приглянулся.

Он мягко толкнул дверь ногой, и мы вошли.

Почему-то я ожидал, что это будет концертный зал. Со сценой, креслами… Но это было скорее помещение для выставок. По стенам висели картины, в основном – непонятная разноцветная мазня, то есть современное искусство. Был маленький подиум со стойкой микрофона, столиком и креслом, сейчас пустой – видимо, с него и выступала Ника, за подиумом – большой экран на стойках и проектор. Презентацию проводила, слайды показывала? Окон не было: картины не любят солнечный свет почти так же, как вампиры.

А в зале стояли, разбившись на группки, с полсотни Слуг.

Нет, конечно, сами себя они так не называли, и никто в обычной жизни не подумал бы о них так. Какие Слуги! Хозяева жизни! Знаменитый телеведущий, прославленная певица, именитый художник, уважаемый писатель, молодая, но уже известная актриса… Уж на что я мало смотрю телевизор, но с четверть собравшихся я знал по именам, а многие лица были смутно знакомы. В отличие от Прежних, Слуги любили публичность.

Моего появления явно ждали.

Обошлось без аплодисментов, но мне стали кивать и даже улыбаться. Я шел вслед за Гарри, с подносов быстро разбирали рюмки и канапе. Предпоследнюю рюмку взяла Ника. Последнюю – сам Гарри, после кивка Ники.

А вот канапе ему не хватило.

– Я рассказала о нашем возможном сотрудничестве, – сказала Ника, глядя на меня. – Объявишь, что решил?

– Хотелось бы с товарищами, – ответил я.

– Их пригласят потом. Ты нам более интересен.

Я пожал плечами, кивнул. Ника улыбнулась, прошла к подиуму, постучала пальцем по микрофону.

– Дорогие друзья… Максим Воронцов хочет лично обратиться к собравшимся…

Никаких реплик, никакого шума. Они улыбались, кивали, смотрели то на Нику, то на меня, но попусту не говорили.

– Но вначале давайте поднимем наш традиционный тост за культуру и прогресс, – сказала Ника. – И поблагодарим девочку Машу, одиннадцати лет, которая нам сегодня помогла в сервировке.

За ее спиной на экране высветилась фотография. Маленькая девочка с серьезными глазами натянуто улыбалась фотографу.

Я подумал, что сейчас заору. Или брошусь на ближайшего Слугу и начну его душить.

Но я стоял и с глупым лицом смотрел на Нику.

Ника кивнула мне и залпом выпила рюмку.

Слуги пили.

Улыбались, некоторые смеялись. Некоторые отпивали чуть-чуть, кивали, смотрели то на рюмку, то на фото девочки, и допивали до конца.

Я подумал, что меня сейчас стошнит.

– Хорош кривиться, – сказал Гарри, поглядывающий на меня. – Знал, куда шел.

– Нет, – сказал я. Меня начало трясти. – Не знал.

– Элита, – сказал Гарри и залпом выпил рюмку. – Привыкнешь.

Я смотрел на Нику. Она выпила первой, значит, подействовать тоже должно на нее в первую очередь.

Как это будет?

Они просто упадут и умрут?

Я очень надеялся, что в муках.

– Ты чего-то ждешь, – задумчиво сказал Гарри.

– Да, – сказал я.

Гарри посмотрел на рюмку. Сказал:

– Яды им нипочем. Если ты что-то задумал…

Первой закричала певица, стоящая метрах в пяти от меня. Немолодая, известная во всем мире. Кажется, у меня родители ходили на ее концерт, еще до Перемены, и мать потом восхищалась несколько дней: «Какой голос! Какой нечеловеческой мощи и красоты голос!»

У певицы действительно был великолепный и сильный голос.

Она закрутилась на месте, в ужасе глядя на окружающих. Те расступались, вокруг дородного тела оперной дивы образовалось пустое пространство, как вокруг прокаженной. Певица дергала головой, глядя на товарищей, очень картинно всплескивая руками и прижимая их к лицу.

Потом ее вырвало.

А в следующий миг она вскинула руки – те изогнулись немыслимой дугой, как способны лишь конечности Слуг. Певица обхватила себя за шею, вонзив большие пальцы в подбородок так, что брызнуло красным.

Но это была только первая капля крови.

Она рванула себя за голову – и оторвала ее.

Повторять можете сколько угодно, человек на такое не способен.

Секунду она стояла – обезглавленный труп, какие-то жилы и вены порвались не до конца и тянулись от туловища к голове. Темная кровь хлестала во все стороны, будто лилось расплавленное какао из шоколадного фонтана.

Вот такие у меня бывают дурацкие ассоциации, да.

– Что? – завопил Гарри, глядя на меня. – Что ты сделал?

А вокруг разверзся ад.

Сливки творческой интеллигенции Москвы убивали сами себя.

Надо сказать, что примеру певицы последовало всего несколько Слуг. Видимо, оторвать себе голову было очень сложно. А может быть – страшно.

Большинство разбегалось и билось головой о стены.

Те, у кого оказался нож (а таких нашлось немало, и ножи были совсем не перочинные), вспарывали себе грудь, кромсали сердце, а потом уже начинали перерезать шею.

Известный юморист и шоумен вначале выцарапал себе глаза, потом вырвал язык, а потом повернул шею на триста шестьдесят градусов, сделав полный оборот, и рухнул.

Никто даже не пытался напасть на меня. Никто не помогал уйти из жизни другим. Каждый был поглощен единственной задачей – как можно быстрее покончить с собой.

Гарри схватил меня за грудки и принялся трясти. Мы с ним были одного роста, и я совсем не хилый, но он все же был крепче.

– Что ты сделал? – вопил он. – Что ты сделал, сука?

Я только теперь сам до конца осознал.

– Вернул им чувства! – выкрикнул я. – Вернул эмпатию! Ничего лишнего, они лишь снова стали людьми!

Я вдруг захохотал, глядя в застывшее лицо охранника.

– Невинных этот меч не убивает! Как тебе такая шутка, Гарри?

Он был слишком растерян и разозлен, поэтому, замахнувшись, открылся. Я ударил его, вколачивая кадык в шею. Гарри зашатался, выпустив меня и схватившись за горло. Круглые очки слетели на пол, из глаз у него выступили слезы, а на губах запузырилась кровь. Но это была чужая кровь, и я решил, что это символично и даже смешно.

– Ты не волшебник, Гарри, – сказал я. – Ты хренов пожиратель смерти.

И влепил ему в челюсть так, что послышался хруст. Гарри рухнул.