Дмитрий Глуховский - Пост 2. Спастись и сохранить

— Тогда пусть и не позволяет себе таких высказываний, если отвечать за них не готов!

— А я перед кем нужно и когда нужно будет отвечу, — холодно произносит Белоногов.

— Если бы была у нас статья за отсутствие патриотизма, вы бы давно уже висели, Андрей Алексеевич! — бросает ему кощей. — Хорошо хоть за контрабанду статья осталась, а уж она часто рука об руку идет со шпионажем, это вы мне как эксперту поверьте.

Белоногов молчит, только улыбается вежливо. Но кощей не хочет остановиться. Он глазницы свои наводит на Катю.

— Так что, барышня, подобрали бы себе другого кавалера! На всякий случай!

Катя испуганно хватается за локоть князя.

— Ничего-ничего! — вынужденно усмехается тот. — Это у нас с генералом Клятышевым обычная пикировка.

— Ха-ха, — произносит граф Иванов. — А ведь правда. Ну, развлекайтесь!

Гостей прибывает, шампанское и коньяк льются бескрайне, играет Утесов в танцевальной аранжировке, по темным углам шмыгают носами и уже тихонько постанывают, начали расползаться по комнатам, где установлены такие же диваны и кресла и где можно на этих диванах растворить в своих соках других людей. Катя цепляется за князя, и они бредут через дымный морок.

— А ведь и нам ничто человеческое не чуждо, — говорит Белоногов и тянется вдруг к Кате губами.

Она сначала позволяет себя поцеловать, но потом отстраняется.

— Я не понимаю, зачем вам это нужно. У вас же была Антонина.

Белоногов усмехается невесело:

— Я с ней чувствовал себя стариком…

— Вы еще не старый! — протестует Катя.

— Стариком из сказки о рыбаке и рыбке. Знаете? Не хочу быть больше царицей, хочу быть владычицей морскою.

— Но ведь прима Большого и так по рангу выше владычицы морской, — замечает Катя.

— Именно.

— Так что пускай теперь сидит и перечитывает сказку?

— Именно.

Катя кивает: ясно.

— А я в таком случае тут танцую партию разбитого корыта, у которого горюет низвергнутая владычица морская?

— Мне кажется, вы уже репетируете партию столбовой дворянки, которой не терпится в царицы, — отвечает Белоногов.

Жернова карнавального веселья проносят мимо них людей в масках и костюмах, трут их спинами друг о друга, как пшеничные зерна, которым не терпится уже распасться и рассыпаться друг в друга.

— Лично меня устраивает и судьба столбовой дворянки, — заверяет Белоногова Катя.

— Все столбовые дворянки так вначале говорят, — усмехается тот. — Говорят, что просто полюбили старика за его красивую седину и добрую душу. Ладно, кисонька, пойдемте. Что-то мне тут испортили настроение. Отвезу вас домой.

— Правда? Я бы еще осталась, — расстраивается пьяная Катя, с сожалением оглядывая весь вертеп и его гостей.

— Так оставайтесь, — сухо произносит князь.

Он отстраняется от нее.

— И что ж, это просто чудо, что нашлась женщина, которую вполне устраивает ее судьба. Значит, никакие другие чудеса тут совершать потребности нет.

Большой театр действительно для Москвы слишком велик, думает Катя, меряя балетными шажками расстояние от своей квартиры до Театральной площади в трехтысячный раз. Когда-то он и приходился стране в самый раз, но теперь казался фуражкой погибшего отца, которую мальчонка на себя примеряет перед зеркалом. Хотя если б не было этой фуражки, если бы не было на кого равняться, думает Катя, как знать тогда, куда расти, кем становиться?

Она заходит со служебного входа, по полутемным коридорам бежит — из-за маскарада трудно было вчера уснуть, а сегодня проснуться — и все равно опаздывает. Прибегает в зал, когда все уже в сборе, запыхавшаяся — и сразу чувствует: что-то стряслось.

Оглядывает своих: Варнава шепчется с Саней Клыковой, остальные тоже шушукаются по углам; Антонины нет.

— Что случилось? — спрашивает она.

На нее смотрят молча.

— Так. Катя. На роль Мари мы теперь Сашу еще будем готовить, — сообщает ей вместо ответа Варнава. — Такая вот ситуация.

— Сашу? Вместо кого? — как будто равнодушно спрашивает она.

— Вместо Рублевой.

— А что с Рублевой?

Варнава смотрит куда-то в зеркала, куда-то в окна, за которыми нависло серое московское утро.

— Пока что мы не можем на нее рассчитывать.

Клыкова вздергивает бровь, разводит руками: ну вот так. Не враждебно глядит, но радость скрыть ей удается плохо, а где у одной балерины радость, там у другой горе. Вся балетная жизнь устроена на противовесах, вся выверена точно: если бы счастья в ней хватало на всех, разве бы кто-нибудь стал в ней так измождать себя и изводиться?

Ну ладно, Клыкова, думает Катя, с тобой-то как это получилось? Через кого?

И кто из них кого теперь дублирует — Катя Клыкову или Клыкова Катю? И почему именно она?

— Так, все. Строимся, работаем, — мягко грассируя, разгоняет собрание Варнава. — «Щелкунчик» сам себя не отрепетирует!

Катя слушается, но утихомириться не может.

— Что с Тонькой? — шепчет она Зарайскому, который оттеняет ее в па-де-де.

— Арестовали, — драматичным парикмахерским тоном отвечает тот.

— Что?!

— Через плечо. Арестовали и на Лубянку увезли.

— Как это?

— А вот так это.

У Кати кровь густеет: толкается через виски еле-еле, с боем, из ног силы уходят. Кто-то все же донес. Из своих кто-то, из тех, кто был на той репетиции. Дура спесивая, Тонька! Как же можно было… Слухи ходили, да, люди перешептывались, но за слухи привлечь нельзя, не в людоедском же государстве живем, а вот так, как она… Ну что за дура!

Ну разберутся, может, еще… Отбрешется… Белоногов вступится. Простит за то, за что обиделся, и спасет ее.

Из репетиционного зала Катя возвращается последней. Проходит той же дорожкой мимо рублевской личной гримерки… Дверь снова открыта.

Вернулась!

Катя останавливается у дверной щели, прислушивается — кто-то там движется внутри. Она набирается духу и стучит в дверь, приготовившись покаяться и попросить у Рублевой прощения за женскую зависть… Внутри роется жирный Филиппов.

Сдергивает плакат «Антонина Рублева — прима Императорского балета». Плакат приклеен был накрепко, сходит рваными полосами. Голова у Рублевой уже оторвана, тело еще танцует.

— Хотела что-то, Бирюкова? — спрашивает Филиппов.

— Я по поводу роли Мари в «Щелкунчике», Константин Константинович. Вы Клыкову утвердили?

— Мы еще никого не утвердили, Бирюкова, — отвечает заместитель директора. — У нас тут видишь какие дела творятся.

Отворачивается и отрывает Антонине ноги.

Катя на это решается не сразу.

Для храбрости выпивает коньячку, согласовывает все с Танюшей, потом только идет к телефону. Набирает номер.

— Это Катя. Я бы хотела с Андреем Алексеевичем. Бирюкова, из Большого. Да. Это личное. Спасибо!