Кирилл Клеванский - Дело Черного Мага. Том 4 [СИ]

— Как тривиально, — хмыкнул посол, поднялся со стула и, ничего не говоря, ничего не спрашивая и не требуя, направился к двери. — развлекайся, Хык’Ток. Он твой.

А Дум все кричал ему в спину.

— Ты, блять, будешь страдать! Веками! В самых глубоких уголках бездны! Я тебе обещаю! Я сожру твое сердце!

Кричал сквозь боль и агонию. Потому что значит какое-то пламя с мыслями о том, что стало с Адель. Что он смог её защитить.

Профессор Раевский всегда предупреждал, что черная магия не умеет защищать. Только уничтожать.

Но Алекс не справился даже с этим.

А затем огонь затопил все вокруг.

Алексу опять снился сон. Они танцевали. Но на этот раз не среди мрамора и золота. Они танцевали в баре “Пьяный Ешуа”. Крепко прижимаясь друг к другу, слушали какую-то медленную, глупую музыку и танцевали. И никто их не волновал. Ни прогнивший Маэрс-сити, ни фейри, ни Синдикат, никто на всем свете.

Только они и их медленный танец.

А затем все запылало в огне агонии и боли.

Алекс не знал, сколько раз орк включал тумблер. Сколько раз он отлучался за тем, чтобы принести новую канистр бензина и залить её в допотопный генератор. Сколько вообще часов, дней, недель или лет прошло в этом заточении. В какой-то момент, в пучинах адской боли и нестерпимой агонии, Дум начал молиться. Что там искры, вспышка проклятье веры, перед бескрайним космосом электрических мук.

Все же, в прошлый раз ведь ему явился крылатый с мечом, оставив на груди длинный шрам. И Алекс просил его о скорой смерти. Просил его закончить эти страдания. И, может, перед тем как его душа отправиться на рандеву с Балтаилом, дать возможность еще один раз потанцевать с ней.

Так проходило его время. Между молитвами о смерти и океанами жидкого огня, пульсирующего по его разлагающемуся телу.

— Мой отец любил охоту, — Алекс даже не знал, кажется ему, что орк разговаривает, или нет. Порой все происходящее вокруг напоминало собой страшный кошмар, от которого невозможно было проснуться. — Он учил меня, как загонять жертву. Как находить добычу.

Снова боль. Так много. Так ярко. Дум никогда не знал, что живое существо может испытывать подобное. Может тот, кто придумал дурацкую концепция кругов ада просто попал под удар молнии? Алекс ведь знал, что настоящий ад выглядит иначе.

— Когда мама умерла, он заботился обо мне и моей сестре. Заботился один. Работал по три смены. Домой приходил вечно уставшим и разбитым, но находил время, чтобы помочь нам с уроками. Он заботился о нас. А ты убил его. Убил, сраный ты ублюдок! Hack tok varfat alkutak!

И снова щелчок рубильника и новый прилив огненного океана.

Но еще не ад.

Если не думать о ней, то не ад. Потому что, что может значить физическая боль перед болью душевной. Перед страданиями духа, все плотское меркнет, как зажжённая спичка посреди космического вакуума. У тела есть пределы — у духа его нет.

Так что все, что требовалось Алексу, это не думать о ней. Не думать и ждать, пока его сердце не выдержит и застынет.

— Мы так и не смогли найти его тела, мразь. Нам даже некого сжечь, не развеять праха над камнями, чтобы проводить его к Великому Барсу, повелителю горной охоты! Ты не просто убил его, ты забрал его посмертие!

Алекс кипел внутри собственного тела и проклинал себя за все те ритуалы, что сделали его крепче и выносливее любого смертного и…

Лицо посла. Его сраная, ублюдочная харя возникла перед внутренним взором Дума.

Нет.

Не сейчас. Еще рано. Он не может сдохнуть до того, как не выжжет душу этого блядского зверолюда.

Он ведь пообещал.

Не ему — послу. А ей. Она поверила ему. Единственная, кто решила поверить черному магу. Себе же на беду. Нет, перед тем как его дух окунется в настоящие муки, он заберет туда с собой этого ублюдка.

— Воды… — прохрипел Дум в тот момент, когда наступил сезонный отлив огненного моря.

— Воды? — он почти уже не видел и не слышал. Все, что мог разобрать, это как орк поднялся с принесенного им деревянного стула и подошел к пленнику, нависнув над ним скалой. — У меня есть для тебя вода, человеческий ублюдок.

Кажется, он расстегнул ширинку. Что-то с едким и неприятным запахом полилось на лицо Алекса.

— Ниже, — едва смог произнести Алекс.

— Ниже? О, да я с радостью! Затолкаю тебе в самую глотку, чтобы ты мог напиться по самые гланды!

Орк опустился на колени и что-то потянулось к лицу Дума, но он не обратил внимания. Из последних сил, насколько позволял ошейник и шея, он дернул головой вверх и вцепился зубами во что-то волосатое и овальное. И сжал челюсть с такой силой, с какой еще никогда прежде.

Орк завопил. Кровь и какая-то жидкость брызнула во все стороны, а Дум, пользуясь тем немногим пространством, что оставляли ему цепи, подбил ногу орка.

Тот завалился на бок, держась за изуродованную, растерзанную мошонку, а челюсть Алекса снова сжалась. На этот раз уже на горле орка. Он вырвал его кадык и, обливаясь кровью, выплюнул и расслабленно развалился в луже собственного говна, мочи и крови.

— Ебучие, — с трудом дыша, хрипел Алекс. — орки…

Тело орка еще дергалось, но душа уже покидала тело ублюдка.

— Не так… быстро… ты… еще… нужен.

Его источники были скованы адамантиевым ошейником, но это не значит, что скована была воля. То, что собирался сделать Дум… это настоящая черная магия. Искусство, которое заставляет даже темных существ прятаться в самых темных уголках Бездны, когда Дум, Фарух или иные черные маги приходят туда не лучшем настроении.

Алекс повернулся к умирающему орку и набрал полный рот его крови, толками бьющей из растерзанного горла. В стекленеющих, но еще живых глазах твари отобразился ужас.

Правильно.

Раз за разом набирая чужой крови, с привкусом металла и камня, Алекс выплевывал её на цепи и так до тех пор, пока не перекрасил их в серый цвет — по цвету крови горного орка. А затем, когда душа ублюдка еще не успела отправиться к своей горной кошке, он потянулся к ней волей.

Сковал её. Запер в своем сознании. Посадил под такой замок, что ей, ослабленной болью и осознанием смерти, было оттуда уже не выбраться. И, когда Алекс убедился в том, что душа орка не может покинуть темных чертогов его разума, он вызывал в памяти весь тот океан боли, что испытал за это время.

Плоть знает предел в страдании.

Дух — нет.

Рядом с Алексом лежал недвижно орк в глубокой коме, а в эту самую секунду его душа рвалась в таком сосредоточии боли и ужаса, что от малейшего её писка умер бы от страха самый отъявленный маньяк.

Вся та боль, что пережил Дум, все то отчаянье, помноженное на его знание об искусстве, на волю и воображение, пытали дух орка. Пожирали его. Высушивали. Выжимали те капли энергии, что могла отдать душа.