Артем Матюшенко - Приграничное владение 2

Он опять уселся на большой камень, достал из кармана сухарь и стал размышлять:

— А ждут ли его в Кайре? Нужен он там своим прижимистым родственникам? А если, когда он доберется до портового города, тетка вновь определит его в приют для сирот. А то и сдаст страже как беглого воришку. В приюте-то уже подняли тревогу и разыскивают его. Хотя скорее разыскивают большую медную кружку, которую он скинул в грязный ливневый сток. Так, что если его вернут в приют, ему грозит отнюдь не клюка старухи, а серьезная порка одноглазым и немым сторожем, если конечно за совершенное воровство и вовсе не посадят в тюремные ямы.

Пьеро знал по рассказам старших приятелей, что мелких преступников сажали на ночь в каменные ямы, а утром гнали на работы в городские каменоломни. Но это не тех, кто совершил серьезное преступление, скажем вооруженный грабеж, обокрал ратушу или храм богов святого круга. А может даже оказал сопротивление при задержании, пырнув ножом или ударив кастетом городского стражника. Или не дай боги, дерзко вел себя на суде. Имперский судья приговаривал за такое к месяцу, а то и паре месяцев одиночного заключения. Чтобы «поостудить пыл»- как говаривал городской судья. Лишь потом к каменоломням, где осужденный отбывал основной срок.

Благодаря такой системе, план на каменоломнях всегда выполнялся, а надсмотрщикам и мастеру, никто не думал перечить. Все потому, что таких отъявленных негодяев содержали в отдельных, узких каменных мешках, прикованными к стене цепью. Ну опять же, кто будет тратить на преступника дорогое железо, чтобы человеку было удобнее двигаться в своем узилище? По рассказам, на руку преступника одевали толстый железный браслет, который и приковывали прямо к стене, примерно в ярде от пола. Мало того, что весь срок проведенный в одиночке, преступник спал полусидя, вытянув руку и прислонившись спиной к каменной стене. Так он, если только не был длинноруким карликом, не мог и стоять полностью распрямившись. Облегчались приговоренные к одиночке, тоже на расстоянии вытянутой руки. Поэтому весь срок пребывали в грязи и смраде собственных испражнений.

Ясно, что выйдя из такого заточения лихие людишки вели себя как шелковые, без устали махая кайлом или бегая весь день с тачкой. Ведь кормили на работах не как в одиночке — черствым хлебом, затхлой водой и подгнившими овощами. Бывало сидельцы, похлебки с потрошками да горбушкой ароматного хлебушка в обед навернут, а то и куриного супчика с лапшой похлебают. После рабочей смены, каждому выделяли ведро чистой воды и обмылок, дозволяя ополоснуться и смыть с себя рабочий пот и пыль штольни, чтобы не завшиветь. И такое искупление вины, выпадало на долю далеко не всем. Очень часто на городской площади устанавливали виселицу и вешали отъявленных злодеев. Тех, кто совершил смертоубийство, дезертировал из армии императора или попался на воровстве уже третий раз, хоть бы вор и отработал за два предыдущих преступления на каменоломнях.

Еще, осужденному, могли отрубить голову длинным двуручным мечом. Но такое в империи случалось крайне редко. Так, как головы рубили только людям благородной крови или магам. Когда Пьеро было меньше трех лет, голову отрубили леди Памеле, дочери рыцаря Карлайла, умершего на второй день от ран полученных в приграничной стычке с редоранцами. Говорили, что она отравила за наследство свою сестру леди Татию, дочь рыцаря от первого брака. Сама леди Памела, предстала перед толпой, со связанными руками и завязанным ртом. Двое стражников проволокли ее упирающуюся по эшафоту и поставили на колени перед большими деревянными колодками. К которым ее и привязали веревкой, так что голова осужденной торчала вперед.

Перед казнью выступил старший имперский судья, прибывший в город ради такого случая, из самой столицы. Он с прискорбием сообщил, всем собравшимся на площади горожанам, о результатах проведенного расследования, поохал на тему того, что у такого доброго героя коим был рыцарь Карлайл, произрос такой негодный побег. Повздыхал, что кому оказана честь быть лучшими людьми общества, не ценят милости Императора и падают в глубокую бездну своих греховных деяний, а потом с довольным лицом объявил, что поскольку наследников больше нет, все имущество павшего рыцаря будет распродано на аукционе в пользу казны.

Вскинул вверх руку прокричав:

— Слава Императору! Павшим героям слава! — Кивнул здоровенному дядьке-палачу в кожаном переднике и красном колпаке с прорезями для глаз, также прибывшему в связи с казнью дворянки, из самого Ронгарда.

Тот хекнув, рубанул длинным мечом и голова Памелы отравительницы кувыркаясь полетела прямо под ноги беснующейся толпе. Маленький Пьеро хоть и был на площади вместе с папой, мамой и старшей сестрой, совершенно не помнил произошедшего. Зато его приятель Борзя, тот, что сын булочника, помнил. Он был старше Пьеро на два с половиной года и поэтому все хорошо запомнил. Тот мог долго описывать какой здоровый был палач, какие у него были огроменные мускулистые руки и какой ярко-алый колпак был у того на голове. Как ловко он орудовал огромным, двуручным мечом.

А однажды он шепотом сообщил Пьеро, что палачом был не кто иной, как сам Император Нервус 4.

— Ну посуди сам, — озираясь шептал Борзя, — На кой простому мечнику рожу прятать? Точно тебе говорю сам император это был! Ну знамо дело, кто еще бошки благородным рубить может? Этак волю дай, так все начнут, был бы меч подлиннее. Потому он сам приехал и голову отравительнице оттяпал. Только ты никому! Я это тебе по секрету, как другу. Понял?

Откровения Борзи на пятилетнего Пьеро произвели огромное впечатление. Он три дня обдумывал слова приятеля, держа из последних сил в себе страшную тайну, а потом не выдержав спросил об этом у отца.

— Кхм… хто… вот жеж…кх- кхм. — Поперхнуллся отец, разлив травяной чай. — Кто?! Кто тебе сказал такую ересь?

Он тогда все же выпытал у маленького Пьеро, под угрозой порки, что это идея его приятеля постарше и пришел, просто в негодование.

— Да я ему, паршивцу, уши надеру. Просто выверну их с корнем, чтобы ерунду не нес всякую и моего сына не учил! И родителям его скажу, что за дело их тупому сынку прилетело.

— Не надо. — Лепетал тогда Пьеро, сквозь слезы. — Я же ему обещал, что никому не расскажу. Ну не на-адо!

Отец внезапно успокоился и приобняв сына тихо сказал:

— Вот и не говори никому этого сынок. Ерунда это, бред сивой кобылы. Но если кто услышит, то накажут всех — и тебя, и меня, и твоего бестолкового друга.

— Высекут на площади? Че прям всех? — Удивился мальчуган.

— Всех. — Отрезал отец. — А может и в городскую тюрьму посадят. Так, что никому, ни слова. Понял? — Приложил он палец к губам.