Михаил Казьмин - Царская служба [СИ]

— Вот с убийства Буткевича все и началось. До того все жертвы таинственного маньяка не только были одним и тем же способом убиты, но и имели очень похожую друг на друга наружность, и даже одевались сходным образом. Буткевич же из этого ряда начисто выпадал, что и заставляло задуматься. Да, первоначально я пошел по неверному пути, предположив, что Буткевич в бытность свою губным стражником как-то пересекался с маньяком и что-то мог знать, а потом маньяк никак не мог его найти, потому что тот перевелся в армию. Затем случайно нашел, выследил и убил. И пусть предположение оказалось ошибочным, но оно стало отправной точкой дальнейших поисков.

Тут, правда, сначала последовало раскрытие воровства Бразовского и Буткевича, затем было раскрыто убийство купца Маркидонова, но все это время я продолжал изучать дела по убийствам, совершенным таинственным маньяком, — убытием на войну я решил не хвастаться. — И все больше и больше утверждался во мнении, что именно отыскав, где и как пересеклись пути маньяка и урядника губной стражи Буткевича, можно будет вычислить неуловимого убийцу. Тем более, никакой иной зацепки материалы дела в том виде, в каком они пребывали в то время, не давали.

— Поэтому вы ко мне в управу и перебрались, — подал голос старший исправник Горюшин.

— Не только поэтому, Дмитрий Иванович, — признался я. В ходе поездки господина майора, — снова полупоклон в сторону Лахвостева, — к отцу Бразовского и Буткевича, а также схватки с Бразовским-старшим выяснилось, что старший Бразовский послал сыновей на государеву службу для того, чтобы они воровали. И если с воровскими делами Бразовского было все уже ясно, то каким образом воровал Буткевич за шестнадцать лет службы в губной страже, для нас оставалось неизвестным. Предположить же, что Буткевич все это время служил честно и без лихоимства, я уже, как вы понимаете, не мог.

Слушатели понимали. Объяснить как-то иначе их ухмылки было бы невозможно.

— Найти случаи воровских ухищрений Буткевича оказалось не так и сложно, — без ложной скромности сказал я. — Просто, когда знаешь, что и где искать, поиски облегчаются очень сильно.

Тут гримаса недовольства нарисовалась уже на лице Горюшина. Ну да, он-то ничего такого не углядел у себя под самым носом. Извините, Дмитрий Иванович, так уж сложилось…

— Однако же, сколько я ни искал, единственным случаем участия Буткевича в поисках маньяка так и оставалось сопровождение помощника губного пристава Штерна в Ладогу для проверки алиби Бессонова. Вот я и подумал: а что, если нечисто именно тут? Так оно и вышло — внимательно исследуя допросный лист вдовы Гришиной, я обнаружил следы его подделки Буткевичем. Опять же, повторюсь, я пусть и весьма приблизительно догадывался, что именно надо искать, но точно знал, где это искать. Потому что больше было просто негде.

Итак, в Ладогу отправили другого пристава, а я, уже понимая, что Аникина убил его племянник, принялся размышлять, зачем ему было убивать Буткевича, который и обеспечил Бессонову алиби. И вот тогда мне пришло в голову, что предумышленные убийства совершают не только из корысти, но и для сокрытия иных преступных деяний. И если все убийства совершил один и тот же преступник, то есть Бессонов, то все они, кроме убийства Аникина и Лоора, и были совершены ради сокрытия главного преступления — хладнокровного и предумышленного убийства Аникина. А Лоор был убит, чтобы снять с Бразовского подозрения в убийстве Маркидонова.

Сказать по чести, здесь для меня ключевым оказалось убийство именно Лоора. Поскольку выгоду от него поимели Бразовский с Буткевичем, то связь маньяка, то есть Бессонова, с Буткевичем виделась мне совершенно явственно. А как еще мог Буткевич заставить Бессонова убить? Какую власть имел бывший урядник губной стражи над неуловимым преступником? Да такую, что он же эту самую неуловимость и обеспечил! Только не учел Буткевич, что Бессонов решит от него избавиться.

Ваше превосходительство, господа! — тут я позволил себе добавить в голос немного пафоса. — Все, что я вам сейчас изложил, основано на одних только моих собственных умозаключениях. Но скажу снова: я буду очень сильно удивлен, если на допросе Бессонов эти мои умозаключения не подтвердит. Позвольте же теперь поблагодарить вас за внимание.

— Превосходно, Алексей Филиппович, просто в высшей степени превосходно! — раз уж князь Белосельцев был здесь старшим по чину, он и оценил мой доклад. — Что же, теперь и я уверен, что Бессонов повторит нам то, что вы сейчас уже рассказали. Но каков мерзавец! Убить родного дядю из-за денег, убить троих человек, чтобы скрыть свое преступление, убить первого попавшегося человека для сокрытия чужого преступления и наконец убить пусть и изменника, но виновного не перед ним, а перед государем! Да и Буткевич — тот еще поганец с этим Бразовским! Видите, с какими мерзкими людишками приходится нам, губным, дело иметь!

Следующим по чину был Горюшин, но он промолчал. Оно и понятно — ему-то сказать было особо и нечего. Не удивлюсь, если после всего он получит по службе взыскание. Жаль, конечно, ко мне он отнесся очень неплохо, но… Служебные понятия о справедливости несколько отличаются от обычных человеческих чувств. Ну нет уж, коляска, в которой я последние дни перемещался между губными управами и квартирой, стоит не только моей благодарности, но и ответной любезности…

— Должен сказать, ваше превосходительство, я всегда уважал и чтил губных за их нелегкую службу, направленную во благо и безопасность подданных Царства Русского, — со всем почтением произнес я. — И в ходе расследования в очередной раз убедился в честности и неброском геройстве чинов губной стражи и губного сыска. Да, был Буткевич, подлец и изменник. Но был и помощник губного пристава Штерн, честный и умелый человек, можно сказать, раскрывший Бессонова. Если бы не измена Буткевича, более трех убийство Бессонов бы не совершил. И я должен выразить самую искреннюю признательность Дмитрию Ивановичу и Афанасию Петровичу за ту огромную помощь, что они оказали Палате государева надзора в этом деле. Как и вам, Иван Данилович, — это я уже майору Степанову.

— Отрадно слышать, — князь Белосельцев явно остался доволен моей речью. — Теперь же, господа, позвольте пригласить вас на небольшое товарищеское застолье в ознаменование завершения столь запутанного и пренеприятнейшего дела! Прошу пройти в приемную залу, стол уже должен быть накрыт!

Пользуясь тем, что князь отвлекся, выбираясь из-за стола, Горюшин адресовал мне полный благодарности взгляд.

— Семен Андреевич, позвольте спросить, — я наконец решился. Вопрос этот я хотел задать Лахвостеву еще перед моим финальным докладом генерал-надзирателю князю Белосельцеву, но духу не хватило ни тогда, ни после доклада, а потом просто не до того стало.