Степан Кирнос - Падение ангелов

— Я не ограничиваю себя верой. Как по мне, она только сдерживает наши свободы, сдерживает наши законные права. Мы долго терпели притеснения от вас, долго переносили засилье вашей культуры! — прозвучали слова самодовольства. — Свобода — всё, вы — ничто.

— И что же вы хотите, господин Фемистокл? Чего от меня требует вольная Греция? — с толикой сарказма спросил Канцлер.

— Вы предоставите нам полный государственный суверенитет, предоставите гарантии ненападения в течении десяти лет, заключите с нами мирный договор и подтвердите в своей конституции, что не имеете возможности напасть на Греческую Конфедерацию, — Фемистокл едва улыбнулся. — А вы получите от нас возможность увидеть тех шавок, которые поддерживают ваш тираничный режим. Ваши лоялисты пусть выметаются с нашей земли в течении двадцати часов.

— Что ж, поистине державные амбиции, но боюсь, я не смогу их принять, поскольку для Империи это несёт огромный эконмический и политический урон.

— А мне плевать! — крикнул Мастер-стратег. — Наша свобода, Афинская демократия, стоит дороже, чем интересы вашей недоделанной знати.

— Я хочу напомнить, что это и интересы вашего народа. Думаете, Великий Израиль и Аравийцы всегда будут вашими союзниками? Думаете, сможете в одиночку удержать Турецкий Султанат? А африканские банды?

— Ничего, мы выбили вас, справимся и со всякой бандой и армией. Свободная Греция достаточно сильна, чтобы дать отпор любому врагу, — всё так же самодовольно твердит Фемистокл. — Мы за несколько часов выгнали с нашей земли почти всех, кто был к вам лоялен.

— У меня на вашей территории есть ещё защитники. Четыре доблестных командира и думаю, они дадут вам достойный отпор, — на этот раз в голосе Канцлера пробежала лёгкая радость, надежда, которой суждено быть разбитой.

— Ох, господин Канцлер, император недоимперии, а у меня тут есть те, кто хочет передать вам пару добрых слов.

— Господин Канцлер, — на этот раз это другой голос зазвучал и все увидели, что рядом с Фемистоклом стоят четыре человека, в одинаковых облачениях — тёмные накидки, на которых виднеются белые ленты. — Мы больше не подчиняемся вам. Мы теперь сами себе господа и выбираем служение Греческой Конфедерации.

— Ох, — тяжело выдохнул Канцлер и впервые все ощутили на своих душах тяжесть чувств правителя, голос которого задрожал по живому, в нём появилась жалость и сожаление. — Дети мои, что вы творите? Я вам столько дал, столько власти и как вы распорядились ею? Я же вас оберегал от тлетворного влияния князя мира сего? И что же?

— Что ты несёшь, господин Канцлер? — вмешался Фемистокл и на лице его заплясала тень безумия. — Я им дал свободу, дал вкусить истинный плод воли, показал им, что значит жить по-настоящему! Теперь они не твои рабы, не служат сумасбродным идеям духовности и морального единства!

— И как же это!

— Он дал нам ощутить себя людьми! — сорвался кто-то из Консулов. — Теперь мы можем есть, что хотим, спать и сношать, кого хотим, развлекаться, как того пожелаем. И все, все наши солдаты этого возжелали!

— Не все, господин Каратос, — вмешался светловолосы мужчина. — Кто-то из наших всё ещё дорожит не-свободой, но мы это исправим. И мы справимся с этим, не то, что ваши побратимы.

— Лиро, — огрызнулся командир Серебряных Гоплитов. — Заткнись.

— Вы же были выше всех… вы же были, как «ангелы», — сокрушается Канцлер и кажется, что его скорбь наполнит всех сидящих на командном блоке.

— Нет, мы больше не твои «ангелы»! Они — служебные духи, мы же служить никому не собираемся! — после этих слов наступило напряжённое молчание, леденящее дух.

Четыре Консула, избранных полководцев Императора встали на сторону врага. От этой новости у Карамазова перехватило дыхание — его разум не может принять этого факта, не способен это осмыслить и кажется, что он вот-вот сойдёт с ума.

«Этого не может быть!» — кричит душа Карамазова, и он слышит всё нарастающий шум в ушах, — «Они не могли его предать… не могли… это какая-то ложь… театральщина».

Пока инквизитор пытается смириться с новой действительностью, Канцлер прибывает в полном спокойствии. В его глазах видно, как треснул дух, как его душа готова разбиться на множество осколков, но он не показывает психологического потрясения. Те, кого он любил и воспитывал, те, кого он с радостью и упоением поставил на место Первоначальных Крестоносцев, пали. Долго он взращивал их, как своих детей и сейчас слышит слова их предательства, видит дела рук их и чувствует на своей душе страшную рану. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но по глазам, в которых словно погиб мир, видно его страдания.

Тонкие губы Канцлера чуть приоткрылись и был задан всего один вопрос, голосом сдержанным, но внутри которого теперь ощущается дрожь:

— И что же чувствуете, господин Фемистокл? Что вам дало это предательство?

— Во мне больше нет страха, не нужно больше пресмыкаться перед Рейхом. Есть лишь истина — Балканы свободны и эти истина будет записана кровью ваших солдат и граждан. Поверьте, я не боюсь умереть за своё дело, не боюсь и отправить и своих воинов на смерть ради великой цели, — голос его становился всё возбуждённее и глубже, каждая буква дрожит от переполнения чувств. — Пусть ваши люди кричат, пусть люди вопят, пусть они заливаются криками по Рейху, нам не будет дела, ибо мы — свободны. Греческая нация теперь едина. Нет страха — нет, он умер вместе с ложной верностью, которую я возложу на алтарь независимости! И поверьте, я готов пойти на смерть ради моей Греции, готов ринуться в пламя битвы ради неё и пусть нас всех ждёт смерть — мятежный дух страха не ведает, и мы отведаем сладкого пира великой победы! А что касается тебя — твой план пропал, твои задумки в огне. Ты уже проиграл, господин Канцлер! Выбирайте — либо свобода наша, либо смерть ваша!

Как только речь была окончена, связь оборвалась, спесиво заявив о своих намерениях, посрамив Императора и обещая лютую смерть добропорядочным гражданам Рейха, Фемистокл прекратил обращение.

В командном пункте повисла страшная тишина и на экране остался только Канцлер, который не смеет нарушить хрустального молчания. И всё же ему приходится отдать приказ, дать начало действиям, которые показали бы силу Рейха, пустить в ход механизмы власти, которые делали хоть что-нибудь, чтобы противостоять нечисти акта греческого национализма:

— Инициировать протокол «Союзная помощь» по договору Союза трёх держав. Подготовьте Первый императорский флот, три оборонных апеннинских флотилии и ожидайте дальнейших распоряжений.

— Господин, где нам собрать передовые ударные подразделения, которые предоставят Российская Империя и Нова Речь Посполитая?