Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

— С каким сообщением? — спросила она с коротким, сухим поклоном.

— Передайте, что теперь они покорны праотцу Ярви.

У дверей грудой лежали мертвецы. Жрецы Единого бога, прикинул, судя по рясам с солнцем о семи лучах, Рэйт. У каждого расколота голова. Кровь струилась из-под тел, собираясь темным ручейком на ступенях белого мрамора, — и дождь разбавлял ее в розовый цвет.

Пожалуй, надо было им попросить пощады. Хорошо известно, что Крушитель Мечей предпочитает рабов, а не трупы. И то правда — зачем убивать то, что можно продать? Но сегодня, кажись, Горм в настроении все уничтожить.

Рэйт шмыгнул расквашенным носом. Хрустнули щепки, он перешагнул обломки дверей и ступил в великий храм Верховного короля.

Крышу закончили только наполовину, голые стропила торчали под белесым небом, дождь накрапывал на мозаичный, тоже наполовину доложенный, пол. Стояли длинные скамьи, наверно, чтобы единоверцы усаживались в молитве, но сейчас тут верующих не оказалось. Одни ванстерландские воины — пьют, ржут и ломают.

Один уселся на лавку, закинул сапог на сапог. Нацепил вместо плаща парчовую занавеску, голову запрокинул и ловил на язык капли дождя. Рэйт прошел мимо, между двух колонн — высоких и стройных, как стволы деревьев. Шея затекла пялиться вверх на узоры лепнины.

На столе посреди просторной палаты лежало тело. Его окутывал и струился по полу красный с золотом плащ. В пальцах, иссохших в бледные крючья, украшенный драгоценностями меч. Рядом стоял, угрюмо опустив глаза, Сориорн.

— Совсем коротышка, — сказал знаменосец, похоже, где-то посеявший знамя. — Для Верховного-то короля.

— Это он и есть? — пробормотал Рэйт, недоверчиво всматриваясь в морщинистое лицо. — Величайший человек на свете, восседавший между богами и королями? — Больше похож на старого барыгу-работорговца, чем на правителя моря Осколков.

— Он мертв уже много дней. — Сориорн выдернул клинок из безжизненных рук — одна ладонь мертвеца хлопнула о столешницу. Он приставил острие к полу и достал долото, собираясь сбить навершие — гроздь самоцветов. Замешкался.

— У тебя есть молоток?

— У меня ничего нет, — сказал Рэйт чистую правду.

На дальнем конце палаты высокие стены были расписаны розовым, синим и золотым. Роспись повествовала о крылатых женщинах. Рэйту ни за что не понять ее смысла, но работа над ней явно заняла многие часы. Дни, недели. Ратники Горма со смехом упражнялись на этих женщинах в меткости. Швыряли топоры — откалывали, раскидывали по полу облицовку. Некогда эти люди ухохатывались вместе с Рэйтом, глазея, как сгорают усадьбы по всему приграничью. Теперь они не уделяли ему и беглого взгляда.

В задней части храма высился мраморный помост, на помосте огромная плита черного камня. Гром-гиль-Горм стоял, уперев в плиту кулаки, и угрюмо разглядывал окно в вышине. Там пластинами разноцветного стекла была выложена картина. Фигура в солнечных лучах что-то протягивает человеку с бородой.

— Красиво, — прошелестел Рэйт. Превосходно придумано — Матерь Солнце, пронизывая стекло, испускала лучи причудливых красок на пол и на каменную плиту. На свечи, чашу и кувшин с вином, что стояли сверху на ней.

Горм покосился на него:

— Помню время — ты считал красивым только доблесть и кровопролитие.

Рэйт не в силах был этого отрицать.

— Видимо, люди меняются, государь.

— И редко к лучшему. Что у тебя с лицом?

— Высказал женщине не то, что нужно.

— Внушительный довод она тебе привела.

— Так точно. — Рэйт поморщился, тронув стреляющий болью нос. — Колючка Бату кого хошь переспорит.

— Ха-ха! Не говори, что тебя не предупреждали на ее счет.

— Боюсь, я часто бываю неосмотрителен, государь.

— Грань между смелостью и безрассудством нелегко определить и мудрому глазу. — Горм задумчиво поиграл одним из яблок мечей на шее — интересно, клинку кого из мертвых оно служило противовесом? — Я тут ломаю голову, но так и не вник, о каком событии гласит нам это окно?

— Наверно, о том, как их Единый Бог дарует престол Верховному королю.

— Точно! — щелкнул пальцами Горм. — Но это наглая ложь. Я как-то видал мужика, который смастерил этот престол, — и он никакой не бог, а раб из Сагенмарка, и изо рта у него ужасно несло. Никогда не считал это кресло образцом столярного искусства, и мнение мое неизменно. Вычурное какое-то. Пожалуй, сделаю-ка я новое.

Рэйт удивленно вскинул бровь:

— Новое, государь?

— Скоро, скоро я сяду в Палате Шепота, Верховным королем надо всем морем Осколков. — Горм прищурился с хитроватой улыбочкой. — Еще ни один муж не был облагодетельствован столь великими недругами, как я. Три брата — Атрик, Одем и Атиль. Хитроумная королева Лайтлин. Йиллинг Яркий. Праматерь Вексен. Наконец, сам Верховный король. Я одолел их всех. Силой, иль хитростью, или удачей в бою. Благосклонностью Матери Войны и коварством отца Ярви.

— Великий воин — тот, кто еще дышит, когда на пир слетаются вороны. Великий король — тот, кто увидит, как горят трупы его врагов. — Ничего, кроме пустоты, не звенело для Рэйта теперь в этих словах, но Горм умилился. Мужчин всегда умиляет, когда кто-то вторит их поучениям.

— О да, Рэйт, да! Твой брат умел говорить складно, но ты всегда был тем из двоих, кто умен. Тем, кто понимал истинную подоплеку! Все верно, Скара станет королевой всему миру на зависть, будет умело распоряжаться моей казной и принесет мне здоровых детей, а ее искренние и праведные речи помогут завести друзей и союзников на других берегах моря. Ты оказался прав, когда отказался ее убивать.

Рэйт до боли стиснул кулак.

— Вы действительно так считаете, государь? — Его голос надломился и превратился в ничто, его тошнило от ревности, мутило от несправедливости, но Горм принял его подкатывающие слезы за слезы искренней благодарности.

— Истинно говорю, и… я тебя прощаю. — Крушитель Мечей просиял так, словно богаче его прощения на свете не существовало даров. А уж Рэйту не мечтать о большем и подавно. — Матери Скейр подавай во всем постоянство. Но мне в приближенных нужны мужчины, а не беспрекословные рабы. По-настоящему верный слуга порой должен оберегать хозяина от его собственных опрометчивых решений.

— Боги и врямь возлюбили вас, государь, и даровали больше, чем любой мог бы только желать. — Больше, чем любой бы заслуживал. Особенно такой, как этот. Рэйт вгляделся в это сияющее лицо, в шрамах от сотен боев и схваток. Омытое яркими переливами цветных лучей. В лицо человека, которого он некогда чтил, кем восторгался. Лицо того, кто сделал Рэйта таким, какой он есть.

Убийцей.

Он снял с алтаря золотую чашу.

— Позвольте наполнить бокал в честь вашей победы! — И наклонил кувшин, и густое вино расплескалось — красное, как кровь на мраморном алтарном помосте. Он сделал глоток, полагавшийся чашнику, — удостовериться, что вино не опасно для губ, достойней, чем у него.