Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— «Ветерок» его кличка, — уточнил лейтенант.

— М-м... Не та, не та уже память, — полез бюрократ в шкаф и выудил оттуда толстенный альбом с буквами «В-Г» на обложке. — Так, Ветров, говорите, Александр... Ага. Этот? — развернул он свой фолиант к нам и ткнул пальцем в довольно невыразительный, но всё же узнаваемый портрет Ветерка, сделанный, вероятно, со слов выжившего участника трагических событий, произошедших при деятельном участии нашего натурального актива.

— Он, — утвердительно кивнул лейтенант.

— Погоди-погоди, — пригляделся я к сопроводительной информации лота. — А это что за херня?!

— Где? — перегнулся через стол дедуля, придерживая пальцем очки.

— Вот! Какого хуя я вижу здесь цифру пять, просто «пять»?! Ты тоже это видишь? — обратился я к Павлову, дабы засвидетельствовать правоту моих глаз. — Это что такое? Он стоил двадцать золотых! Столько, столько, столько и ещё раз столько, мать твою! — объяснил я на пальцах алгоритм расчёта деду.

— Спокойно, — отошёл тот к стене, подняв руки. — Прошу не забывать, где вы находитесь.

— А ты напомни. Может, вывеска устарела, и тут теперь блядский цирк, а не «Девять Равных»? Вы с каких пор наебаловом занимаетесь?

— Давайте-ка не будем усугублять, и разберёмся в этом... ценообразовании. Так, — сел он и развернул альбом к себе, — что мы видим...

— Залупу конскую!

— Остынь, — тронул меня за плечо Павлов и кивнул наверх, где бесшумно появились две фигуры со стволами.

— Э-э... — повёл книжный червь пальцем по строкам печальной летописи Ветерка. — Ну вот! Как я и думал — всё просто и без затей. Просрочка.

— Чего, блядь? — не сдержался я.

— Сроки давности почти вышли, вот чего. Непонятно? Долго ваш Ветров дров не ломал и гильдии не пакостил, вот его и уценили. Так дошло? — пояснил дерзкий старикан.

— Это что за новые ебанутые правила?

— Да уж почитай лет пять им. Ежели голова за ум взялась и в преступных деяниях долгое время не уличена, цена её ежегодно пересматривается в сторону понижения, — отчеканил дед, и расправил замявшийся край страницы. — Этого отребья одно время столько развелось, что никакого золота не напасёшься. И терять-то им нечего было, знай себе грабь да убивай. А ту вроде как амнистия, через годик вычеркнем Ветерка вашего из наградных списков, и поминай, как звали. Ну так что, сдавать будете?

— За пять золотых? Да я его на мясном развале дороже продам.

— Дело хозяйское, — пожал старый хрен плечами и захлопнул альбом.

— Был о вашей гильдии лучшего мнения, — обличительно ткнул я пальцем в деда.

— Вот незадача, — скорчил тот огорчённую физиономию. — И как мне с таким грузом стыда теперяча жить? Ты подумай, Василий, конфуз-то какой приключился, не оправдали мы с тобою надежд.

— Пойдём отсюда, — схватил я Павлова за плечо и потащил к двери.

— Когда следующий бензовоз? — успел он выкрикнуть, уходя, на что получил ответ:

— У нас тут не вокзал! Приедет — узнаете.

Обычно, дерьмово начавшийся день имеет тенденцию на сохранение, а чаще — на рост глубины погружения в каловые массы, и вектор развития событий ясно давал понять, что мы движемся по второму сценарию.

— Куда катится этот мир? — искренне недоумевал я, возвращаясь несолоно хлебавши в «Дикий Капитализм». — Просрочка! Ты только подумай! Ничего святого! Они хоть представляют, что людей можно годами выслеживать? Абсолютное неуважение к профессии. А слышал, что этот хер про амнистию нёс? Амнистию, блядь! Это же полный пиздец. Типа за хорошее поведение что ли? Нет, раньше такой хуйни не было, раньше порядок был. Объявил награду — заплатил награду. И никаких — сука — амнистий.

— Ну, раз они так поступают, значит, это работает, — пролепетал Павлов, до тошноты спокойным тоном, вместо того, чтобы поддержать меня в праведном гневе. — К тому же, может оно и к лучшему. Снайпер нам не помешает. На время.

— Ой, только не клянчи, у тебя уже есть зверушка. Кстати, как там она?

— Он, — поправил лейтенант. — Не лучше всех, это точно. У парня была семья — мать, брат и две сестры. Все погибли, когда пытались защитить свой дом. Малец спасся в лесу, хватило ума. Соображает он вообще отлично. Возраста своего не знает, но, кажется ему около пятнадцати.

— Да ты заливаешь!

— В нашу первую встречу он мне тоже не показался настолько взрослым, наверное, из-за стресса притормаживал. Да, парень и сейчас не всё понимает, но нужно учитывать, что он родился и рос в изоляции. Если ему растолковать, он схватывает на лету.

— Ты так говоришь, будто решил растить его как родного.

— Я подумываю использовать Квазимоду в качестве разведчика.

— Уже и имя дал.

— Имя придумал ты.

— Нет, это был всего лишь оскорбительный ярлык, подчёркивающий физическое уродство. Мне не нравится эта тварь.

— Это я уже понял. И перестань его так называть.

— А то тоже обидишься и уйдёшь?

— Не понимаю, — улыбнулся лейтенант, безуспешно пытаясь скрыть раздражение, — зачем ты постоянно провоцируешь конфликт.

— Нихера я не провоцирую. Всё дело в том, что вокруг меня беспрерывно крутятся недоговороспособные, занудные, упёртые, наглые, с раздутым самомнением, лишённые здравого рассудка типы, одним своим существованием уже создающие невыносимую атмосферу глубокой депрессии. Они повсюду. Летят, как мухи на мёд.

— Мухи летят не на мёд.

— Вот видишь?! Видишь, что ты делаешь прямо сейчас? И это я тут провоцирую конфликт?

— Ладно, понял. Зря мы начали этот разговор.

— Да, лучше заткнись.

К моменту нашего возвращения жизнь в подвале «Дикого Капитализма» только-только начала вырываться из плена Морфея, мучительно и безобразно. Бледный как полотно Станислав сидел на тахте и мычал, обхватив свой тесный череп руками, Ветерок, сложившись пополам над парашей, отторгал туда содержимое пищеварительного тракта. Квазимода тихо притаился в углу, боясь, видимо, нарушить эту идилию.

— Ну хоть у кого-то утро выдалось добрым, — поприветствовал я присутствующих.

— Уже пора? — не оборачиваясь, спросил Ветерок голосом живого мертвеца.

— Да, собирайся. Надо тебя врачу показать.

— Зачем? На органы пустить хотят?

— Идея неплохая, но нет. За ногу твою беспокоюсь, от хромого снайпера проку меньше.

— О чём ты? — оторвался наконец Ветерок от параши и посмотрел на меня красными слезящимися глазами.

— Я передумал.

— То есть как? — перестал Стас мычать и подал более явственные признаки жизни.

— А вот так. Не всё решается деньгами. Есть на этом свете и более важные вещи, человечность, например. Человечнее надо быть, Станислав, милосерднее.

— Что... что за хуйню ты несёшь?

— Не пытайся понять, это не многим дано. Короче, Саня, фортуна снова повернулась к тебе лицом. С этого самого момента зачисляю тебя в наш отряд на место штатного снайпера.