Сергей Лукьяненко - Семь дней до Мегиддо

Я взял её за руку. Мы смотрели друг на друга, и нам было хорошо.

Это я без всякого Гнезда чувствовал.

— А у тебя красивый плащ, — сказала Дарина. — Ты в нём такой… брутальный! Видишь, есть редкие слова, которые я запоминаю.

— Заходил в Комок по дороге, — объяснил я. — И получил подарки от Продавца. Мне — плащ, Наське — какую-то шкатулку девчачью. А это тебе.

Я положил перед ней свёрток. Предупредил:

— Только не знаю, что там.

— Подарок? Мне? — Дарина растерялась. Если Наська восприняла подарок как должное, то жница явно ничего не ждала. — Максим… спасибо.

Она текучим, едва уловимым для глаза движением села на корточки, даже не выпустив при этом мою ладонь. Положила свёрток на колени.

— Да это не я, это Продавец…

— Вот просто так, сам?

— Ну… я хотел что-то… засомневался.

— Значит, всё равно от тебя!

Дарина погладила блестящую розовую бумагу. Улыбнулась.

— У меня день рождения был за неделю до Перемены… Мне родители подарили куклу, я потом тебе покажу…

Я сглотнул вставший в горле комок.

— А больше подарков не было.

Она стала осторожно разворачивать бумагу. Та даже не была ничем перевязана или склеена, просто очень аккуратно сложена.

Внутри обнаружилась какая-то нежно-сиреневая ткань. Дарина осторожно приподняла её. Встала, расправила.

Это было платье. Платье из тонкой полупрозрачной сиреневой ткани.

— Вот блин, — сказал я. — Словно в магазин сходил… думал, там что-то поинтереснее…

Я замолчал. Дарина стояла, прижимая платье к плечам. Потом сказала:

— Отвернись, переоденусь.

— Можно подумать, я чего-то не видел… — буркнул я, отворачиваясь.

— Глупый, — сказала Дарина. — Я хочу, чтобы ты сразу всё увидел… а, мальчишкам не понять…

За спиной шуршало.

— Помоги застегнуть, — попросила она.

Я повернулся. Дарина стояла, отвернувшись, придерживая молнию на спине. Я осторожно застегнул её.

Жница повернулась, отступила на шаг. Робко спросила:

— Ну как?

— Ты очень красивая, — сказал я.

Дело было не в этом, если честно. Дарина и раньше была красивая. У жниц, кроме странного цвета глаз и очень гладкой кожи внешних различий с людьми нет. Но взгляд цепляется за комбинезон, и ты сразу чувствуешь: перед тобой не человек. А в платье она стала обычной коротко стриженой девчонкой. Только глаза и выдавали.

— Лучше… чем раньше? — спросила Дарина.

Я понял, что тут нельзя сказать ни «да», ни «нет».

Шагнул к ней и поцеловал. Она жадно ответила.

Мы медленно, обнимаясь и целуясь, подошли к окну. Дарина развернулась у меня в руках, попросила:

— Сними…

Я расстегнул молнию, она дёрнула плечиками, сбрасывая платье, стоптала его, нагнулась, упираясь локтями в подоконник. Ничего не говоря, всё и так было понятно. Я расстегнул одной рукой джинсы и вошёл в неё. Мы оба были готовы с того момента, как я постучал в дверь.

— Максим…

Она смеялась и плакала одновременно, и мне тоже хотелось смеяться и плакать. Мы любили друг друга у затянутого паутиной окна, потом упали на одеяла — и не могли оторваться. Надо было касаться, гладить, трогать, входить, смотреть, дышать одним дыханием. Казалось, что, если мы разорвём эту связь — случится что-то страшное, весь мир исчезнет и звёзды погаснут.

— Я так боюсь, Максим… — шептала Дарина. — За тебя, за стратега, за Наську, за всех…

— Не бойся…

— Не могу. Я боюсь Инсеков, боюсь тех, других…

— Прежних.

— Да, Прежних… Я всего боюсь, я стала такая трусиха… Пока тебя не было, я ничего не боялась. Мне казалось, всё страшное уже случилось. А теперь боюсь…

— Жалеешь?

— Что ты появился? Нет, нет, нет!

Я поцелуями заставил её замолчать. Забыть, хоть на несколько мгновений, этот страх.

Но сам я не мог его выбросить из головы.

— Я всё сделаю, чтобы ты не боялась, — прошептал я. — Поверь, ничего плохого не будет. Всё уже прошло, всё случилось, страшно больше не будет…

А потом она уснула. Просто уснула, прижимаясь ко мне. И даже чуть-чуть во сне улыбалась.

Я лежал рядом, смотрел на неё и осторожно гладил по щеке. Кожа была слишком гладкая, у людей такой не бывает. Но мне это нравилось.

Раскрытый томик Куприна валялся рядом. Я закрыл его, глаз выхватил фразу: «Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчёты и компромиссы не должны её касаться».

Ну да, конечно!

Сочинителям всегда хотелось трагедий и страстей. А сами, небось, отказались бы от такого счастья.

Расчёты, компромиссы…

Без них вообще что-то в этой жизни возможно?

Я осторожно встал, укрыл Дарину одеялом. Здесь всегда тепло, видимо, тот мир, куда отправляют из этого Гнезда — тёплый, влажный… и мягкий?

Но я подумал, что жнице будет уютнее, если её укрыть.

Тихонько одевшись и даже набросив плащ (как-то я с ним мгновенно сжился), я вышел.

В коридорах царило безмолвие. Наверное, когда в этих помещениях располагались две сотни Изменённых, было иначе. Шумели и галдели куколки, они же почти обычные дети. Носились по своим делам (мне казалось, что, когда нет рядом людей, они передвигаются гораздо быстрее) жницы. Тренировались (им же надо тренироваться?) стражи. Разве что монахи молча сидели в своих комнатах-кельях перед компьютерами и книгами (не знаю уж, какова их роль, наверняка что-то, связанное с информацией).

Но сейчас это было почти пустое Гнездо.

— Где стратег? — спросил я.

И почувствовал недовольное движение Гнезда.

Ему не нравилось, что я ищу куколку.

Что оно знало, что оно могло прочитать в моих мыслях?

И могло ли помешать?

А чему именно?

Я ведь и сам не понимал, чего хочу.

Кроме одного — я не дам Дарину в обиду. Может быть, речь идёт обо всём мире, но так уж случилось, что сейчас для меня мир — это Дарина.

— Мне нужно поговорить со стратегом, — сказал я как можно спокойнее.

Гнездо ответило. Неохотно, с сомнением, но я понял, куда идти. Стратег и двое мальчишек-куколок были недалеко от защищённой зоны, в каком-то зале. Я смутно уловил образ помещения, здоровенный рояль в углу, целую гору подушек и матрасов…

— Спасибо, — ответил я.

Гнездо молчаливо следовало за мной.

Комната и впрямь была большая, со здоровенной картиной на стене, изображающей концертный зал с музыкантами и публикой в старомодных одеждах. Что-то древнее, советских времён.

В углу и впрямь стоял большой белый рояль. На нём пытался двумя пальцами музицировать мальчик, который вчера спрашивал, можно ли поиграть на приставке. Анна и второй мальчик стояли рядом, слушали. Мне показалось, что они одеты ещё более причудливо, чем раньше. На стоящем мальчике были ярко-розовые джинсы со стразами, совершенно девичьи — я уверен, что раньше он бы ни за что их не надел. Анна накинула великоватый ей халат: тёмно-синий, унылый, больничного вида.