Сергей Лукьяненко - Семь дней до Мегиддо

— А! Это снова ты!

— Куда двигаетесь? — спросил я.

— Меняю я места на расстоянья, меняю встречи я на расставанья! [1] А. Ахматова — Андрей пошатнулся, но устоял.

Всё-таки он был пьян.

— Вы уходите? — не сдавался я.

— Ухожу, — бомж собрался и наставительно поднял палец. — И вам советую, юноша! Час мужества пробил на наших часах и… [2] А. Ахматова

Он помолчал.

— И мужество нас покинуло. Отправляюсь к Анне Андреевне. Пошёл бы к Николаю Степановичу, но нет ему памятников в Москве. Не удосужились…

— Что так вдруг? — спросил я.

— Атмосфера резко изменилась, — Андрей шмыгнул носом. — Плохо там будет. Людей много пришло.

Я пожал плечами. Неужели наша маленькая компания так на него подействовала? Но кто его знает, душевнобольные и впрямь могут быть чувствительнее к голосу Гнезда…

— Вы бы тоже не шли туда… эх… — бомж махнул рукой. И вдруг сказал совсем трезво: — Вам решать, конечно. Вы молоды. Вам проще жить.

— Осторожнее всё-таки, — сказал я.

— Я всегда осторожен… — он протянул руку и похлопал меня по плечу. — Хорошее было место.

Он обогнул меня и двинулся дальше.

— Эй! — не выдержал я. — Почему вас не трогают менты?

— Из уважения к былым заслугам! — гордо откликнулся бомж.

Я постоял, глядя ему вслед. Вспомнил реплику деды Бори: «Вы его не узнали?»

И стоило мне придумывать бомжу инопланетное происхождение?

Деда Боря, похоже, его узнал.

Покачав головой, я двинулся дальше.

И уже через пару минут обратил внимание на людей, идущих в том же направлении.

Да, конечно. Центр Москвы. Даже после Перемены.

Но не в такой же ливень!

При такой погоде люди передвигаются быстро и целеустремлённо. От дверей автобуса до станции метро. От выхода из метро до подъезда.

А вокруг люди шли сосредоточенно и не спеша.

Будто и не особо хотели куда-то двигаться, но знали, что надо — и собирались с духом.

Я начал украдкой приглядываться к прохожим.

Слуги Прежних? Да вряд ли…

Ничего общего в их лицах не было. Люди постарше, помоложе. Совсем уж школоты не наблюдалось, но мои ровесники попадались. Женщин, пожалуй, больше, чем мужчин. Многие шли группами по двое, по трое.

Да что такое происходит?

Я вдруг понял, что слова бомжа про «людей много пришло» относятся вовсе не к нашей крохотной команде.

Чем ближе я подходил к Гнезду, тем больше вокруг оказывалось народа.

Люди начали собираться в компании побольше, разговаривать на ходу. Я ускорил шаги, пристроился к трём женщинам, что-то энергично обсуждавшим.

— …поубивали всех деток, на куски порезали… — говорила одна, с возмущением и жадным любопытством одновременно. — Нелюди проклятые…

Ой-ёй-ёй…

Я шёл уже так быстро, как только мог, чтобы не вызывать подозрений. Люди сбивались в плотную бормочущую массу. Я лавировал между ними, выхватывая то одну, то другую реплику — и ничего хорошего услышанное не предвещало.

Вокруг Гнезда уже собралось несколько сот человек. Дождь грохотал по зонтам, словно толпы маленьких барабанщиков выстукивали сумасшедший ритм. Я увидел телевизионщиков: оператор в куртке с надписью «Россия-24» невозмутимо снимал толпу, перед камерой стояла девушка с микрофоном и что-то возбуждённо говорила. За её спиной то и дело мелькали любопытствующие и тот особый род зевак, что стараются влезть в любой кадр. Были даже дети, в большинстве своём без родителей, то ли из ближайших дворов, то ли из школ.

Я остановился рядом с корреспондентом, вслушался.

— Информация о массовом убийстве куколок, произошедшем в Гнезде, распространилась по всей Москве. Часть собравшихся — родители, когда-то отдавшие тяжелобольных детей на Изменение, часть — неравнодушные граждане. Люди требуют показать всех Изменённых, в толпе распространяются списки направленных в это Гнездо…

Что она творит?

Это же только подстегнёт людей. Сейчас все примутся складывать и сообразят, что в Гнёзда направляют гораздо больше детей, чем там находится Изменённых. Ну а дальше включатся «я-же-матери», многочисленные ненавистники Инсеков и Изменённых, просто любители побузить…

Причём не только у нас, не только в Москве и не только в России.

Такой репортаж не будут передавать по главному новостному каналу без санкции сверху. Кто-то из Прежних сделал свой ход, и надо признать — убийственный.

Можно пытаться сражаться с монстрами.

А как ты будешь биться с людьми?

С обычными людьми, причём совершенно искренне возмущёнными. Их же не убедить, что такая вот хрень у нас была всегда, всю историю человечества. Что нынче, если разобраться, ещё не худший вариант.

Я стал пробираться сквозь толпу к входу в бывшее Министерство культуры. Двери были закрыты, стены облеплены мокрой паутиной, даже она не выдержала непрерывного дождя и обвисла.

У ступенек, ведущих к дверям, стояли четверо полицейских. Двое в форме, а двое — силовики, в броне с мускульными усилителями. Те, что в форме, стояли спокойно, положив руки на автоматы, а вот полицейские в силовой броне всё время слегка поворачивались налево-направо. Вряд ли для лучшего обзора, скорее это было элементом психологического давления. Выглядело и впрямь пугающе, будто не люди, а фантастические роботы стояли на охране Гнезда. Усиливали впечатление боевые модули на руках: два ствола на правой, раструб с баллоном на левой. Одни утверждали, что на левой руке баллон со слезогонкой, другие — что огнемёт. Не знаю, никогда не видел силовиков в действии. Может, в баллоне вообще ничего нет, но щель раструба тревожила воображение куда больше, чем стволы.

— Куда? — спросил один из полицейских в силовой броне. Забрало шлема было опущено, голос шёл из динамика на груди, искажённый и с металлическим оттенком. Струи ливня стекали с брони, будто уходящая волна с панциря краба.

— Я Максим Воронцов, призванный Гнездом, — ответил я.

— Твой Призыв снят, — ответил силовик после секундной паузы.

— Призыв снят, — согласился я. — Но это ничего не значит.

— Уходи, — сказал силовик. — Гнездо изолировано.

Я покачал головой.

— Лихачёв про него говорил… — напомнил из-под забрала один из полицейских в форме.

— Проход закрыт, — упрямо повторил силовик. С лёгким шумом сервомоторов вытянул ко мне левую руку. — Уходи!

— Свяжитесь с полковником, — сказал я. — Меня нельзя трогать.

Силовик легонько толкнул меня в грудь.

Ну как легонько. Не монстр, конечно. Но если бы я не ждал чего-то подобного, то упал бы.

— Тронул, — сообщил силовик.

Толпа за моей спиной стала выгибаться дугой, отступать.

— Он завалил ту тварь, что ребят убила, — упрямо напомнил полицейский в форме.

Силовик заколебался. Я прямо чувствовал, что он был чертовски зол. На всех и на вся. Его вытащили из дома на усиление, он не любил Изменённых, ещё больше не любил толпу с её простыми и быстрыми мыслями. И меня он не любил, я ведь одновременно был и частью толпы, и одним из молодых бездельников-сёрчеров, и, в его представлении, немножко Изменённым.