Гарри Гаррисон - Король и император

Бранд, оглядев напряженные лица сидящих вокруг стола, расхохотался.

— Я человек Пути! — выкрикнул он. — Я выступил на стороне Пути против проклятых Рагнарссонов, правильно? Но чем больше я вижу и чем больше я слышу, тем меньше верю во что бы то ни было, кроме трех вещей. Это мой корабль, мое золото и мой «Боевой тролль».

Он подхватил украшенный серебром боевой топор, потряс им и еще раз отпил из двухпинтовой кружки пива, запас которого привез вновь прибывший флот.

— Пока мы с тобой согласны, — сказал Шефу Торвин. — Мне не слишком нравится то, что ты сказал про бога христиан, но я готов допустить твою правоту. В конце концов, мы всегда говорили — и ты сам всегда говорил, и доказал это своими делами, вот Хардред может подтвердить, — что мы боремся не против христиан и не против христианства, а против церкви, которая управляется из Рима. Мы-то прислушиваемся к твоим словам, но попробуй сказать такое императору, находясь в его власти, и тебе очень повезет, если твоя смерть окажется легкой. Христианская церковь не терпит соперников! Не хочет делиться властью и монополией на истину. Именно это наш основатель ярл Радбод знал и предвидел. Именно поэтому мы проповедуем Путь. Чтобы каждый мог сам выбирать себе дорогу.

— Каждый мог сам выбирать себе дорогу, — повторил Шеф. — Поэтому мы здесь.

Он глубоко вздохнул, поскольку наступил решающий момент.

— Я считаю, что пришло время для новых путей.

— Для новых путей?

— Для новых амулетов. Для нового знания. Свандис уже подала пример своим амулетом в виде пера птицы. Он подразумевает изучение нашего мышления, записи всего, что кажется нам самым мимолетным. Изучение мышления и материи разума. Какого бога ты избрала своим покровителем, Свандис?

— Никаких богов, — ответила дочь Ивара. — И никаких богинь. Я взяла имя из наших сказаний. Я ношу перо Эдды, что значит «прабабушка», как знак старинных преданий и обычаев.

— На латыни «edo» означает «я пишу», — заметил Скальдфинн. — Свандис этого не знала. Одно из тех совпадений, которые посылают боги. Я думаю, у Свандис есть новое знание, которое нам следует принять.

— Нам нужен еще один амулет, — сказал Шеф. — Арабский значок сифр, означающий «ничто», «ноль». Могущественное «ничто». Если бы у меня еще не было своего знака, я бы выбрал этот. Пусть это будет знак для тех, кто умеет считать, а их богом будет Форсети, который прекращает споры и дарует определенность. Третьим знаком будут крылья Вёлунда. Для Толмана и других летунов.

Шеф обвел присутствующих взглядом единственного глаза, стараясь подчинить сомневающихся своей воле и оценивая, насколько это ему удается. Пока они согласны с ним. Жрецы Вёлунда, жрецы Форсети, — это ново, но это будет принято. Жрецы Пути всегда приветствовали новые профессии, будь то полеты в небе, изготовление линз или вычисления. Пора приступать к самому трудному.

— Считаю, что нам нужен и четвертый знак. Для таких, как Стеффи, который обжег себе руки, стараясь осветить нам поле боя. Нам нужны люди, которые будут носить знак огня. Знак Локи.

Торвин сразу вскочил, его молоток сам скользнул с пояса в руку, а на лицах Скальдфинна и Хагбарта, да и Фармана тоже, отразился ужас.

— Ни один человек не может носить этот знак! Мы зажигаем огонь Локи, чтобы он напоминал, с чем мы имеем дело. Но мы не поклоняемся ни огню, ни его богу. Даже если ты все сказал верно про людей, создающих богов, и так далее, зачем нам создавать богов, подобных Локи? Он обманщик, отец чудовищного отродья. Погубитель Бальдра.

— Зачем создавать? Да мы уже их создали. — Шеф оглядел комнату, желая знать, как воспринимают его слова. — Если Хунд прав и Локи существует, тогда это мы его создали. Создали из страха и ненависти. Сделали так, что он погубил добро и красоту, потому что мы завидовали. Приковали его, чтобы не винить во всем самих себя. Сотворили его безумным. Сейчас он вырвался на волю. Я сам боюсь его сильнее, чем вы. Но я заявляю следующее. Такая же свобода для Локи, как для Тора. Для зла такая же, как для добра. Если он нападет на нас, мы его уничтожим. Но огонь может быть за нас, а не только против нас.

Торвин огляделся, словно ожидая, что раздастся гром с ясного неба.

— Такая же свобода для Локи, как для Тора! — повторил он. — Но ведь он отец чудовищного отродья. Ты их видел. Ты с ними встречался.

Его взгляд нерешительно остановился на Свандис, словно оценивая, как далеко можно зайти. Торвин убежден, вспомнил Шеф, что отец девушки Ивар Бескостный был порождением Локи, имеющим нечеловеческую форму в другом мире, в мире богов. Если уж на то пошло, Шеф и сам в это верил. Но Локи тогда был прикован и безумствовал от боли.

— Свобода — не то же самое, что беззаконие, — заговорил Шеф. — Если приверженец Локи придет и скажет, что его бог заставляет его совершить при погребении человеческое жертвоприношение или разрезать ради удовольствия женщину на кусочки, мы скажем ему, что наказанием за такие дела будет смерть. По закону людей Пути это всегда так. Что и отличает нас от язычников. Сейчас я не знаю, что заставило Локи убить Бальдра, что заставило людей придумать Локи и Бальдра и будто бы один убил другого. Но я знаю, что мы, исцелив мировой недуг и вернув Бальдра, должны будем уверовать во что-то иное, кроме вечной вражды.

Фарман заворочался на своем стуле и заговорил тихим голосом. Человек он был неприметный. Шеф впервые встретил его в видении Вёлунда, где сам он был хромым, но могучим кузнецом богов, а Фарман — не более чем мышью, попискивающей в углу. С тех пор Шеф порой так и воспринимал его — как попискивающую мышь. Однако Фарман пользовался большим уважением. Все признавали, что его видения верны. Он и Виглейк были самыми знаменитыми провидцами Пути.

— Расскажи нам предание о плаче по Бальдру, — сказал он, посмотрев на Торвина.

Торвин выглядел нерешительным, он подозревал, что его рассказ так или иначе вызовет возражения. Однако, по обычаям Пути, не мог отказаться.

— Вам известно, — начал он, — что после смерти Бальдра, вызванной кознями Локи Лафейсона, одноглазый верховный бог Один построил для своего сына погребальную ладью, на которую и положил его тело. Но прежде чем поджечь ладью, Один послал своего слугу Хермота, лучшего воина в Эйнхериаре, в мир Хель, чтобы узнать, нет ли какого-нибудь способа вернуть Бальдра. Хермот пересек мост Гиаллар, подъехал к воротам Хель и перепрыгнул через них на восьминогом коне Одина.

Теперь Шеф заворочался на стуле, потому что этот рассказ он уже слышал, но сам видел немножко другое.

— Он въехал в мир Хель и просил богиню Хель отпустить Бальдра, но та отказалась и заявила, что Бальдр сможет покинуть ее чертог, только если все существа, живые и мертвые, заплачут по нем. Если хоть кто-нибудь откажется, Бальдр должен будет остаться. И Хермот приехал назад, и тогда боги велели всем сотворенным сущностям плакать по тому, кого они утратили, и все заплакали: люди, животные, земля, камни и растения. Но в конце посланник богов попал в пещеру к женщине гигантов, и она сказала, — тут голос Торвина превратился в глубокий бас, которым всегда исполнялись священные песнопения: