Екатерина Кольцова - Ген Ангела [litres]

– Ой, котик, кис-кис-кис, – закискала она.

Кот метнул на нее недоверчивый взгляд и скрылся под крыльцом деревянного храма. Там, в полутьме, он развернулся и включил дальний свет. Адам никогда не понимал, как кошкам удается превратить свои глаза в фонари. Данный экземпляр владел этим искусством в совершенстве. Ирина сходила за консервами, но Адам остановил ее.

– Не надо, он не будет. Он давно здесь и не худой – значит, есть кормовая база. Наверное, мышей ловит.

– Да какие тут мыши?

Ирина махнула рукой на асфальтированные дорожки, но консервы открывать не стала. Заглянула под крыльцо, покискала еще. Неожиданно кот вышел к ней, заурчал и заластился. Она взяла его на руки.

– Смотри, какой хороший, – сказала она.

Адаму вдруг что-то не понравилось в этом коте.

– Может, он больной. Отпусти, пока не подцепила что-нибудь, – ответил он.

Кажется, Ирина тоже что-то почувствовала. Молча отпустила животное, но оно побежало за ней. Она пошла в дом, кот вплотную приблизился к Лаки, не обращая на него внимания. Пес тихонько зарычал, шерсть на холке встала дыбом. Воздух вокруг стал прохладным. Внезапно у Адама закружилась голова, он еле успел прислониться к косяку.

– Отдай его мне, он тебе не нужен, – прошептал кто-то прямо у него в мозгу. Не успел Адам испугаться, как наваждение исчезло. Кот серой молнией метнулся обратно под крыльцо деревянного храма. Адам проверил его. Нет, не телепат. Тогда что это было? Или он сходит с ума?

Он перевел взгляд на Ирину. Та сидела на полу, бледная, потерянная. Он кинулся к ней.

– Что с тобой?

– Не знаю. Голова вдруг закружилась.

Она беспомощно смотрела на него, и Адам опять увидел испуганную девчонку, которую нужно защищать.

– Ир, тебе в больницу надо, – сказал он мягко, забыв про личину грубого мутанта.

Она обняла его за плечи, прислонила голову к груди.

– Я тоже тебя люблю. И никуда не пойду. И никому его не отдам, – прошептала она.

Он заглянул ей в лицо. На пушистых ресницах блестели слезы, она смотрела ласково и твердо одновременно. Адам понял, что никакого аборта не будет. Она решила сделать по-своему, и никто ее не остановит. К чему теперь весь этот цирк с его напускным безразличием? Ей и так нелегко, а он только мучает любимую еще больше. Он поднял ее на руки, поцеловал и понес в дом.

Тася видела все это. Ее дежурство подошло к концу, она спустилась с колокольни и вышла во двор. Когда они скрылись за порогом, она подслушала разговор. Видела, как Адам уносит Ирину на руках, как они целуются, как она обнимает его. Ее Адама. Никогда в своей жизни она не испытывала такой боли и не чувствовала такой безысходности. Ни-ко-гда, впервые она поняла смысл этого слова сердцем, а не только умом. Никогда он не будет с ней. Такой любимый, такой желанный и такой чужой. Это невыносимо, невыносимо больно. Сердце сжалось, слезы сами потекли по щекам. Лучше бы она умерла тогда, на ипподроме. Ей хотелось кричать, и она закусила рукав, чтобы заглушить звук.

Что-то прикоснулось к ее ноге. Это тот серый кот, что оцарапал Лаки. Она опустилась на корточки и погладила его. Он забрался ей на колени, заурчал. Тася села поудобнее, прислонившись спиной к стене.

– Все можно исправить, – сказал кот, подмигивая левым глазом.

– Как? – спросила она.

– Ты сама знаешь, – ответил серый негодник, помахивая хвостом. Он спрыгнул с ее колен и ленивой походкой направился в другой зал. На стенах картины, странно. Впрочем, ничего удивительного. В музеях всегда так. А на окне в круглом аквариуме золотая рыбка. Она смотрит Тасе прямо в глаза.

– Тася, – позвала рыбка. – Эй, ты спишь?

Тася проснулась. Ого, да она заснула прямо на земле. Адам тряс ее за плечо. Боль навалилась снова.

Они вышли в сумерках. До Третьяковской галереи здесь недалеко, метров шестьсот. Только входы в нее оказались накрепко заколочены. Хорошо, что Ирина вспомнила о проходе через ресторан, что вплотную примыкает к галерее. Так они с сестрой раньше в Третьяковку ходили, чтобы в очереди не стоять. Заказывали в ресторане салат, только просили, чтоб принесли его часа через два. А сами по подземному переходу шли в галерею.

Дверь в ресторан была открыта, но на входе раскинулась огромная аномальная лужа. Адам посмотрел на Ирину.

– Потянули, – сказала она с улыбкой.

Однако потянуть ее оказалось не так просто. Лужа была необъятных размеров. Они вытаскивали ее битый час, она уже заняла все пространство перед рестораном, так что им пришлось стоять на ступенях здания напротив, а она все еще не вышла из ресторана полностью. Спустя еще час они вытащили ее и разместили дальше по Лаврушинскому переулку, в направлении Водоотводного канала.

Галерея оказалась рассадником аномалий. Такого их количества на единицу площади Адам еще не встречал. Без Ирины он не справился бы. Пришлось даже попросить Тасю остаться в ресторане, потому что без внутреннего зрения в галерее слишком опасно.

Третьяковка выглядела непривычно не только из-за аномалий. Пустые рамы на стенах смотрелись мрачно.

– Картины вынесла команда Монаха, – сказала Ирина, словно прочитав мысли Адама. – Конечно, что-то и мародерам досталось, но основную часть коллекции он спас. Почти все уже на Большой земле.

Они очень долго возились в галереях по пути к залу Репина. Аномалии упирались, как живые, словно пытаясь не пустить людей к их цели. Их приходилось перетаскивать в боковые залы, благо они были пусты. Очень помог зал Врубеля. Адам подумал, что не зря он любил его с детства: раньше в нем можно было отдохнуть в стороне от основной толпы туристов, а теперь он отлично подходил для складирования аномалий.

На подходе к залу Репина их ждал неприятный сюрприз. Огромная «котлета» раскинулась от стены до стены, полностью закрыв проход. Ирина смогла лишь приподнять ее немного и удерживать так, чтобы Адам и Лаки проползли на другую сторону. Адам в свою очередь аномалию приподнять не смог. Как он ни старался, «котлета» не сдвинулась ни на миллиметр. Ирина осталась по ту сторону аномалии.

– Посмотри, что там дальше, – сказала она. – Сможешь без меня?

Дальше по коридору аномалий почти не было.

– Смогу, – ответил Адам. – Подожди нас здесь.

Он прошел по коридору, вступил в зал Репина и осветил его фонариком.

Лишь одна картина висела на стене. Великое полотно, недаром им восхищаются миллионы. Адам застыл, глядя в безумные глаза Ивана Грозного, совершившего то, что уже нельзя исправить. Отец, в порыве гнева убивший собственного сына, прижимает его к себе, пытаясь зажать рану рукой, целует в лоб, но смерть уже заявила свои права. Таким холодом и безысходностью веяло от этой картины, что Адам даже поежился. Однако ближе к теме. Он окинул помещение внутренним зрением. «Джинна» не было видно.