Антон Демченко - Опричник [СИ c издательской обложкой]

— Что ж, пожалуй, начнём по порядку, — медленно произнёс Валентин Эдуардович, глянув на Вербицкого. Тот кивнул.

Рассказ о том, как трясли подноготную Добужского и его захваченного в Польше сюзерена, надолго не затянулся. Меня лишь удивила оперативность, с которой сговорившиеся о совместных действиях служилые бояре провернули похищение пана Казимира. Понятное дело, что вовсе не нападение на мой отряд стало причиной таких стремительных действий. Нет, просто, во время допросов Добужского Бестужев выяснил, что часть виновных в похищении боярских жён и дочерей во время московского мятежа ушла от мести служилых. И речь не о рядовых исполнителях, вроде того же Добужского с его хозяином, а о прямых заказчиках. Именно об этом Валентин Эдуардович и поведал на созванном им сборе костромской братчины, в подтверждение своих слов представив запись допроса Добужского. Служилым понадобилось лишь двое суток на подготовку операции по изъятию из собственного имения хозяина отряда «Белый Орёл», и ещё одни сутки на её исполнение. А уже результаты допроса пана Казимира Горецкого были доведены на общем сборе до всей компании служилых, участвовавших в мести за нападение на их близких. Правда, когда речь зашла о торчащих из этого дела ушах князей Корибут-Вишневецких, боярам пришлось чуть притормозить.

— Одно дело — выкрасть рядового шляхтича Горецкого, — прогудел Бестужев, объясняя причины промедления. — И совсем другое — ввязаться в противостояние с иностранным княжеским домом. Здесь нужно быть аккуратнее, знаешь ли. Заявить о настоящих причинах нападения во всеуслышание мы сейчас не можем. Спугнём цели, ищи их потом по всему глобусу. А без достойного объяснения нападение на Корибут-Вишневецких может привести к полноценной войне между Россией и Польшей. За такой финт государь нас по головке не погладит.

— Что позволено Юпитеру, то не дозволено быку, да? — усмехнулся я и, чуть помедлив, спросил, — а с Громовыми связаться не пробовали?

— А причём здесь Громовы? — нахмурился Бестужев. Ну да, застит глаза боярину история с мятежом, бывает. Что ж, я не гордый, подскажу-напомню.

— Ну как же, это ж по указанию Авдея Корибут-Вишневецкого, бывшего Томилина, отряд Горецкого напал на нашу базу. Двух зайцев одним выстрелом завалить решили. Убрать конкурента, из-за которого снижаются продажи польских «тактиков», а заодно, грохнуть Милу с Линой, из мести за Ромку-иезуита.

Вербицкий с Бестужевым переглянулись. И если для первого, мои слова явно были внове, то выражение лица Валентина Эдуардовича… ну, это не «челодлань», конечно, но близко, очень близко.

— Это точно? Ни Добужский, ни сам Горецкий об этом ничего не говорили, — произнёс Анатолий Семёнович.

— А вы их спрашивали? — пожал я плечами.

— Как интересно, — протянул мой будущий тесть. — А ведь возможно. Вполне возможно. Одно дело — неспровоцированное нападение на княжеский дом, и совсем другое — кровная месть за попытку убийства представительниц древнего боярского рода. Что скажешь, Анатолий Семёнович?

— Подумать надо, — побарабанил пальцами по столешнице Вербицкий. — Обсудить…

— Вот-вот, подумайте, обсудите… потом, — привлёк я внимание собеседников. — А пока, может, Валентин Эдуардович поведает всё же то предложение, о котором упомянул в своей записке государь?

— М-м, собственно, к нему и веду, — развёл руками тот. — Считай, это была преамбула. А суть такова: во время сбора служилых бояр, как раз посвящённого возможной войне с Корибут-Вишневецкими, ко мне подошли представители тульской братчины и передали кое-какую информацию и предложение для тебя. Информация хранится на этом кристалле, и я её не смотрел, поэтому о чём там идёт речь, даже не спрашивай. Не знаю. А предложение было передано на словах. Цитирую: «Приглашаем гранда Кирилла Николаева-Скуратова принять участие в охоте на убийц его деда».

Приём по поводу помолвки Леонида и Марии прошёл… ожидаемо. Отзвучали витиеватые поздравления, отшуршали тихие пересуды по углам, отгремели здравицы чуть поднабравшихся бояр. Даже посуду ненароком побили, но так, в самую плепорцию. А на следующий день громыхнуло. Боярская Москва, изрядно прореженная после неудачного мятежа, но за прошедший год успевшая пополниться приехавшими искать столичного счастья «ливадийцами» и «новгородцами», забурлила от новостей, порождённых маленьким приёмом, устроенным окольничим Посольского приказа, служилым боярином Бестужевым. О помолвке и участниках действа ахали в дамских салонах, и солидно в полголоса рассуждали завсегдатаи мужских клубов. Но если боярышни вздыхали о любви боярина и простолюдинки, превозмогшей сословные препоны, то их матерей интересовали несколько иные детали свершившегося действа. А именно, тот факт, что руку невесты в ладонь жениха вложил не отец оной, а некий мало кому известный в свете молодой человек, едва ли не ровесник жениха, оказавшийся учителем юной Марии Вербицкой. И пусть мужчины понимающе кивают и тянут о «старых традициях», но кому как не женщинам, хранителям силы рода, знать, что учитель по слову может свести руки суженых вместо их родителей только в одном случае — если на него возложена обязанность стать проводником линии нового рода. И вот это было куда важнее, чем любые иные подробности вполне обычного для Москвы приёма.

Тасовались евгенические карты, перерывались архивы, семейные евгеники сбивались с ног в поисках информации, и чем больше её находилось, тем в большее недоумение приходили матроны старых семей… пока не прозвучал голос той, что одним словом могла заткнуть любую из «этих суетливых несушек».

— А кому ещё можно доверить регентство будущих Скуратовых, как не их же отпрыску? — фыркнула Посадская, выслушав возмущение таким странным выбором Бестужевых и Вербицких, очередной «молодой вертихвостки».

— Причём здесь эти палачи? — недоумённо спросила всё та же дама… и отшатнулась от полоснувшего по ней яростного взгляда Елены Павловны.

— Лушенька, голова твоя садовая, прежде чем лить грязь на древний род, убедись, что его герб перевёрнут, — взяв себя в руки, арктическим тоном произнесла боярыня. — Иначе рискуешь однажды не проснуться.

— А разве Скуратовы… — протянула Ираида Львова, соседка сконфузившейся «Лушеньки», но, заметив лёгкий кивок Великой Мегеры, охнула.

— Живы они. Живы, — с явным удовольствием проговорила Посадская, затягиваясь крепкой папиросой, ради приличия вставленной в длиннющий «дамский» мундштук. — Машенька, вот, например… Вербицкая, да. Матушка её, если память мне не изменяет, приходится дочерью покойному Тимофею Мартынову, признанному единокровному брату Никиты Скуратова-Бельского… покойного же. Татьяна, помнишь такого?