Айя Сафина - Падальщики. Книга 4. Последняя битва [litres самиздат]

– На этот раз не дрейфь, – ухмыльнулась я.

Я вспомнила тот день в деревне два месяца назад, после которой началось сумасшедшее приключение моей жизни. В нарушение Протокола Желявы Калеб не сумел пустить мне пулю в голову. Не думаю, что он когда-нибудь осмелится. Но в этой части плана у меня большие надежды на Васаби и на Бесов – они меня больше остальных ненавидят. Кто бы мог подумать, что эта ненависть сыграет мне на руку? И снова в голове звучали голоса Алании и Тиграна, твердящие, что все в этой жизни происходит не просто так. У всех событий и поступков есть цель, которая становится видна лишь под конец.

Внезапно резкая боль заставила меня сложиться вдвое, я застонала.

– Твою мать, что это? – прокряхтела я и повалилась на пол.

Казалось, что из меня пытается вырваться Чужой.

– Вирус меняет твой метаболизм. Он отключает органы один за другим, перезапускает нервную систему. Ты испытаешь болевой шок, после которого впадешь в кому. Я могу дать тебе снотворное и ты переживаешь это…

– Нет, – я замотала головой, полностью окутанная горячкой. – Я уже знаю, что такое адская боль.

Кейн присел рядом и разглядывал мои шрамы от ожогов на лице, подаренные мне пламенем из преисподней. Больнее быть не может.

Пакет быстро иссушился, словно мой организм был сухой губкой. Меня затошнило, а в следующую секунду уже выворачивало наизнанку посреди БМП. Прости, Буддист! Если вернусь, то вытру. Я рефлекторно стала дышать глубоко, чтобы унять рвотные позывы, чтобы унять нестерпимую боль, чтобы перестать разбрасываться кишками направо и налево. Кейн любезно вытер рвоту с моих губ и продолжал равнодушно, как он это умел, наблюдать за моей медленной смертью.

Я скрутилась на полу в позе эмбриона, стало лихорадить, захотелось, чтобы кто-нибудь опустил меня в ванну со льдом или пожарил на сковороде. Дрожь забила конечности.

– У тебя падает давление, снижается температура тела, сердце медленнее качает кровь…

Голос Кейна звучал где-то за плотной завесой, в которой я слышала гулкие удары сердца по барабанной перепонке в ушах. А потом тысячи мелких острых гвоздей впились в легкие, я не смогла вдохнуть и засипела. Паника скрутила все внутренности из-за страха, что я не могу дышать.

– Кровь медленнее поступает в сосуды и легочные капилляры, в легких останавливается процесс газообмена. Ты не можешь дышать.

Наверное Кейн так пытался меня отвлечь, но для человека на пыточном столе сложно придумать занятие, которое отвлекло бы его от боли.

А настоящая пытка только началась. Показалось, будто внутри взорвались все органы, а их ошметки раскидало по скелету, и теперь они гноем сползали на открытые раны.

Я закричала.

Меня скрючило, все мускулы обожгло огнем, а кожа кипела так, будто меня освежевали заживо. Спазмы атаковали один за другим, в голове налился тяжелый свинцовый шар, грозящий взорвать черепушку. Я ослепла, оглохла. Боль продолжала выворачивать тело, которое постигало новые уровни болевого порога, до сих пор неизвестные ни одному человеку на свете.

– Свети, Тесс. Свети для них, как самый яркий маяк во вселенной, – услышала я последние слова Кейна где-то очень далеко.

А потом потонула в пучине невыносимой боли.

27 февраля 2071 года. 11:00

Амир

Центр управления погрузился в могильную тишину, которая длилась уже тридцать минут. Тишина эта напряженная, я ощущаю ее электрические разряды на поверхности кожи, которые поднимают мои волоски.

Чужаки молчали тридцать минут.

Мы ждали начала их атаки, но ее все не было.

С каждой прожитой в спокойствии минутой я видел, как Полковник Триггер наполнялся уверенностью. Он считал, что чужаки пытались запугать нас, обманом выудить ключ к смертоносному оружию, а я же все больше понимал, что «Иерихон» станет погибелью не только для чудовищ снаружи, но и для нас.

Лучше бы этого «Иерихона» не существовало.

Лучше бы мы не находили тот пусковой штаб год назад.

Лучше бы Триггер не являлся сюда вообще.

Они принесли сюда чуму. И я не уверен, что незаслуженно.

За те две недели, что я провел с Полковником Триггером и Полковником Трухиной я узрел в них много боли. Избитые плетью судьбы, измученные страданиями, они отвернулись от замысла Аллаха, перестали видеть его милосердие, прекратили преклоняться.

Ибн Таймия сказал: «Поклонение – это то, что любит Аллах и чем он доволен из дел и слов, скрытых и явных, или же это состояние души, такие как надежда, страх и упование».

Озлобленные они забыли о том, что творцом всего сущего является Аллах, он управляет этим миром, ведет праведных, наказывает грешников, поучает заблудших и вознаграждает за служение ему.

Полковники Желявы веры не имели, и оттого несли на своих плечах тяжелый грех, который тащил за собой кару божью. Они принесли сюда его гнев, его возмездие, а мы приняли их и теперь измажемся в их грехе. Уже пали первые жертвы в пусковом штабе. Хек. О, мой возлюбленный Хек! Не могу поверить, что тебя больше нет. Что пал ты от бездушного кровожадного шайтана, не знающего ни милосердия, ни жалости. Как долго ты умирал? Как долго страдал? Ты сражался храбро и до конца, твое терзаемое чудовищем тело рассказало мне историю твоей кончины, твоих последних минут на этой земле.

Думал ли ты обо мне?

Страшился ли смерти?

Познал ли истинный замысел Аллаха для нас, детей его?

Мое сердце воет от твоей потери, голос срывается, когда я пытаюсь произнести твое имя, руки дрожат, когда я представляю твои предсмертные крики. Я сжимаю кулаки, напрягаю мышцы шеи, смыкаю челюсти до хруста лишь бы укрепить оболочку, что скрывает внутренние терзания от пустоты, что ты оставил после того, как ушел навсегда.

Моя боль сверкает в глазах бликами слез, я опускаю веки, молясь, чтобы никто не увидел мою слабость. Ведь я Харис. Пусть и бывший. Я – легенда, а легенде должно обучать людей отваге и доблести. Легенда не прославляет немощь. Легенда славит силу и бесстрашие.

Я стою возле одного из диспетчеров, подаю ему знак, он отодвигается. Я незаметно ото всех проигрываю запись видеоразговора с чужаком, нажимаю паузу и смотрю в ее глаза.

Ярко-голубые, прямо как у Хека, точно знак Аллаха изучить ее, вглядеться, познать ее замысел. Ее мотив. В ее глазах я тоже вижу боль. Меньше ли она моей? Больше? Одинакова? Я готов отдать жизнь ради имени Хека. Одного человека, что стал для меня целым миром. На что же готова она, та, у которой отняли почти двести пятьдесят человек?

Тридцать минут убежденность Триггера в собственном превосходстве росла, подпитываемая молчанием с той стороны.

Я же понимаю, что это лишь затишье перед бурей.

Я поворачиваюсь к Генералу Аль-Махди и говорю все также со сжатыми челюстями, со сжатыми кулаками и с опущенными веками, прячущими слезы: