Константин Соловьев - Раубриттер. Animo

И отца. Угнетенно молчащего, бессмысленно водящего пальцем по подлокотнику маркграфского трона. Ледяной взгляд его глаз, которым можно было повергать в бегство мятежных баронов, коварных лангобардов и целые орды кровожадных варваров. Этот взгляд будет безмолвно устремлен на Гримберта, медленно сжигая его, точно направленное излучение лайтингов, и защиты от него не будет, потому что даже самая толстая броня бессильна прикрыть от него…

Вообразите себе, господа, забрался со своим старшим пажом в самые дебри. Да-да, в дремучий лес. Кого он там искал? Вообразите, браконьеров! Ах эти мальчишки, им дай только помахать мечом!.. Это даже мило в некотором роде! Вы так находите, виконт? По-моему, это просто детский каприз, которому не стоило бы потакать. Пустая прихоть, рожденная из самоуверенности. Рыцарю полагается быть рассудительным и покорным воле сеньора. Вообразите, что будет, если все туринские рыцари бросятся врассыпную, чтобы охотиться на призраков! Да половина из них спустя неделю утопнет в окрестных болотах!..

Надо сказать Аривальду, мучительно думал он, уже не пытаясь вглядываться в силуэты поваленных деревьев и пристально рассматривая овраги. Он все давно уже понял, добрый старый Вальдо, еще многими часами раньше, но нарочно молчит, чтобы не травить ему душу. Просто ждет, когда самоуверенный дурак Грим вымотается настолько, чтоб признать очевидное.

Хватит. Возвращаемся. Пора нашим лошадкам обратно в стойло, Вальдо, а?

Каким бы непринужденным тоном он это не произнес, он знает, какой вкус будет у этих слов. Как у застоявшейся воды из фильтра, полной зловонной тины. Как у куска смердящего мяса, которому не помогут никакие специи и благовония.

В тот единственный раз, когда он попытался доказать, что уже не ребенок, жизнь брезгливо отвесила ему пощечину, от которой лицо горело даже сейчас, сквозь онемение нейро-коммутации. И нет обидчика, которого можно было бы прошить пулеметами, нет врага, которого можно было бы атаковать, одни только поскрипывающие седые великаны, презрительно поглядывающие на него свысока.

Молокосос. Никчемная обуза. Высокородный сопляк, родившийся с серебряной ложкой во рту. Так на него и будут взирать оставшиеся года отцовские рыцари и сановники. Почтительно кланяться и в то же время шептаться за спиной.

Еще час, думал Гримберт, ощущая мучительное, изъедающее душу, томление. Если через час ничего не находим, приказываю Вальдо взять пеленг на Турин!

Но час проходил, перебирая, точно ядовитая сколопендра, ножками-минутами, и решимость его таяла, превращаясь в снежную слякоть под лапами «Убийцы». Еще час, думал он. Последний срок. Если уж тогда ничего не найдем, дело понятное, надо возвращаться… Но следующий час неизбежно истекал, и он вновь трусливо отодвигал неизбежное, стискивая зубы от отвращения к себе. Это было похоже на попытку обнищавшего аристократа отделаться от настойчивого кредитора, который стиснул когтями его за потроха. Сколько раз ни переписывай вексель, рано или поздно наступит момент, когда придется платить по счетам. Ну или доставать фамильный лайтинг, чтоб превратить мозги в кипящую кляксу серой жижи на дорогом гобелене. Он знал до черта таких историй, но ничего не мог с собой поделать.

Еще полчаса, думал он. Не может быть, чтоб этот чертов трижды проклятый лес был совершенно пуст, как мошна Магнебода! Вот сейчас, сейчас… Сейчас «Убийца» свернет, минуя очередной завал, и на снегу возникнет отчетливый след. А может даже из кустов навстречу бабахнет выстрел, бессильный повредить его огромному стальному телу, даже желанный. Но…

Ничего не возникало. Ничего не бабахало. Вновь и вновь они со «Стражем» кружили по лесу, натыкаясь на собственные следы, две уставшие и угрюмые стальные ищейки…

Превосходный план рассыпался в труху на глазах, отчего Гримберт ощущал себя преданным.

Все предают, тоскливо подумал он, монотонно переставляя ноги «Убийцы» и почти не вертя головой, предают даже самые верные рыцари и слуги, родные братья и старые вассалы. Даже бензедрин предал его. Его мятная сладость, зарядившая душу и тело кипящей энергией, давно рассосалась в крови, оставив лишь мертвенную усталость и кислое, как дрянной монастырский хлеб, равнодушие.

Стоило послушать Аривальда. И он послушал бы его, кабы ни был охвачен этой глупой лихорадочной мечтой, силясь утвердить себя в мысли, что может обмануть саму судьбу. Вытащить тайком карту из ее колоды, не дожидаясь своего хода. Как это… глупо.

Небо опасно потемнело, теперь он уже не мог делать вид, будто не замечает этого. Налилось грозной тяжелой синевой, точно в нем растворили тысячу квинталов свинца, стало давить на голову даже сквозь многослойную сталь доспеха. Не требовался точный хронометр «Убийцы», чтобы понять, дело к сумеркам. Надо разворачиваться, пока они сами не заблудились к черту в этом лесу, да сожгут его огнеметами до головешек. Надо признавать свои ошибки. Надо учиться смирять беспокойный дух, как следует рыцарю, закалять волю и…

— Довольно, Вальдо, — обессиленно выдохнул он в микрофон, — Хватит с нас прогулок на сегодня. Возвращаемся. Пора дать нашим…

Он ожидал услышать в эфире вздох облегчения, а может, и пару острых шуточек на свой счет. Шуточек, которые он согласен был покорно сносить на протяжении обратного пути, как монах безропотно сносит свои вериги. Но вместо этого услышал что-то совсем другое.

— Грим! Справа!

Трухлявое дерево? Опасный овраг? О чем спешил предупредить его старший паж, да еще таким возбужденным голосом?

— Чего?

— Тринадцать градусов справа. Сорок метров. Черт, за деревьями. Двое или… Ах, дьявол.

Гримберт рванул тяжелую голову «Убийцы» вправо, так резко, что протестующе взвизгнули не готовые к такой нагрузке сервоприводы. Тринадцать, за деревом…

Не двое, мгновенно понял он. Трое. Прижались к коре так плотно, что сами стали подобием кривых веток. Кажется, поверх полушубков у них какие-то специальные накидки вроде маскировочных сетей, да еще притрушенные снегом, то-то «Убийца» не разглядел их с двух десятков футов, почти в упор…

Сердце на миг обмерло, а потом, мгновенно наполнившись горячей кровью, ударило с такой силой, что удар отозвался во всем теле, дойдя до самых кончиков онемевших в нейро-коммутации пальцев.

Надо крикнуть, понял он. Тем более, что и слова давно заготовлены, выучены впрок, как молитва.

— Именем земной справедливости и всех добродетелей! — рявкнул Гримберт, ощущая, как обмирает тело, — Правом, данным мне маркграфом Туринским, приказываю вам, мерзавцы, оставаться на месте, не чинить сопротивления и не испытывать тем мое христианское милосердие! В противном случае я буду вынужден рассматривать ваши действия как неповиновение установленной Господом власти и…