Дмитрий Воронин - Арена

Наконец дверь кабинета закрылась, и они остались вдвоем. Бурый выпростал свое грузное – истинно медвежье – тело из кожаного кресла и вперил взгляд в подчиненного, нависая над ним, как гора.

– Ты что же, мать твою, делаешь?

– Простите, Семен Петрович?

– Ты мне дуру тут не изображай, мать твою… У тебя что, работы нет?

– Работы выше головы. – Михаил пытался говорить спокойно. – Восемь дел в производстве.

– Так иди, сучий потрох, и работай, – взревел Бурый. – Делом занимайся, понял? Делом, которое тебе поручено. В частного детектива поиграть вздумал, сосунок? Я те поиграю…

До Михаила стала доходить причина бешенства шефа. Интересно только, кто проболтался. Конечно, вполне возможно, что и Сашка – тем более если «Арена» и в самом деле куда серьезнее, чем кажется, то у нее могут быть сильные покровители, в том числе и в самых высоких кругах. Хотя, возможно, что и не Сашка. Михаил и сам порядком наследил, упорно пытаясь выяснить все, что возможно, о подозрительной компании – и с аналитиками беседовал, и в ОБЭП зачастил, и даже подключил к этому делу пару своих знакомых из небезызвестного комитета глубинного бурения – рано или поздно, такая активность все равно выплыла бы наружу. Конечно, он понимал, что нарывается на неприятности – Бурый давно дал всем понять, что никакого самоуправства не терпит, за исключением собственного. И любую попытку подчиненного проявить инициативу воспринимал как личное оскорбление – с соответствующей реакцией, конечно. Для вышеозначенного сотрудника – весьма, как правило, неблагоприятной.

– Семен Петрович, я как раз хотел доложить…

– В жопу засунь свой доклад, ясно? Чтобы я про эту твою деятельность, с этой, как ее, «Ареной», больше не слышал, ты понял? Узнаю, что продолжаешь лезть без мыла в задницу, отправлю на все четыре стороны в народное хозяйство, к чертям собачьим!

– Но…

– Ты что, спорить собрался? Работы мало? Примешь у Дудикова дело по карманникам, через неделю доложишь. Все, пшел отсюда…

Михаил чуть было не застонал. Дело было гиблое, пахать по нему – немерено, а результат почти наверняка будет нулевой. Его-то и сунули Дудикову, поскольку тот самый молодой, и от него пока все равно особых результатов не ждут.

Конечно, он мог бы многое сказать полковнику – и про свои мысли насчет «Арены», и про то, что оперская работа в большой степени строится на интуиции, а она, интуиция, сейчас прямо-таки вопила о том, что с фирмой дела нечисты… Мог бы – но тот не станет слушать. А снова сорвется на крик, навешает дополнительной нагрузки, можно подумать, ее и без того мало, и все закончится еще хуже, чем началось. С трудом подавив желание взять и что есть силы хлопнуть дверью, он направился к выходу из кабинета. И уже у самой двери его остановил голос начальника. Странный, непривычно тихий голос, так не характерный для вечно злобного Бурого.

– Слышь, Михаил, ты это… ты брось это дело. Ты в такое говно лезешь, что и сам не представляешь. Мне вчера звонили сверху. – Полковник мгновение помолчал, затем, вздохнув, добавил: – С самого верху, и просили остепенить слишком увлекающихся сотрудников.

– Семен Петрович, эта фирма действительно… – уже произнеся эту фразу, Михаил понял, что сделал ошибку, купившись на обманчиво мягкий тон начальника.

Глаза у того мгновенно начали наливаться кровью, и реденький ежик седых волос, казалось, встал дыбом. Стиснутые кулаки побелели, жалобно хрустнул зажатый в кулаке карандаш. Очень медленно, словно стараясь вбить каждое слово в голову подчиненного, Бурый прорычал:

– Это. Не. Твое. Дело. Ясно? Вон!

Вернувшись в свой крошечный кабинетик, Михаил задумался. Все и в самом деле оказалось куда сложнее – ох, непростая у тебя фирмочка, друг Санька, непростая. И вы, друзья мои, долго будете ждать, не оставлю я вас в покое. Посмотрим… чем мне грозит проигрыш? Увольнением? Хрен вы меня уволите, господа начальники, у нас и так некомплект, и на каждом совещании в главке вас дрючат и в хвост, и в гриву. А вы, господин Бурый, за ж… свою весьма и весьма боитесь. Ну а если и уволите – плевать, давно пора было. Вон, пойду к Петру, он меня уже сто раз приглашал. И буду от вас независим… Да, кстати о Петре.

Он снял трубку и набрал номер.

– Привет, это Михаил. Надо бы встретиться.

– Мишка, в одном твой шеф прав. – Петро прихлебывал кофе, глядя на портрет симпатичной молодой женщины, висящий на стене как раз напротив его роскошного стола. – Ты действительно влез в дерьмо. И я вместе с тобой.

Михаил лишь пожал плечами. В конце концов он пришел не жаловаться на жизнь, а наметить пути дальнейших действий, и в этом деле Петр играл весьма и весьма значительную роль. Зная старого приятеля как облупленного, Угрюмов нисколько не сомневался, что все слова эти – просто для поддержания разговора. Петр вряд ли бросит дело на полпути, не в его это стиле. Конечно, его «бракоразводное бюро» такими вещами не занимается, и поставить на всем этом жирный крест Петр имеет полное моральное право, но… но он этого не сделает. Потому что если человек – настоящий опер, то это навсегда. На всю жизнь, и независимо от того, где и как эта жизнь проходит.

– Значит, говоришь, с самого верху… это интересно. А знаешь, дорогой, мне ведь тоже позвонили. Из разрешительной системы. И очень прозрачно намекнули, что лицензию мне продлять в следующем месяце, и у них есть определенные вопросы к нашей деятельности. Как мне сказали, поступили сведения, что мы напрямую нарушаем закон об оперативно-розыскной деятельности, в частности, занимаемся незаконным наружным наблюдением в отношении некоторых уважаемых фирм.

– Этим же все детективные агентства занимаются.

– Вот именно. И на это все время закрывают глаза. А тут, видите ли, заметили. И воспылали, козлы, праведным гневом.

– И что ты думаешь делать?

Петр поболтал ложкой в остывшем кофе, затем встал, молча достал из холодильника початую бутылку водки, а из ящика стола два стакана – классических граненых стакана, какие сейчас можно увидеть разве что у особо бедных стариков, да еще в магазинах, что за гроши распродают осколки Советского Союза – ржавые шпингалеты, жестяные шайки, деревянные прищепки, мрачно-зеленую «коридорную» краску и прочую ерунду. Только вот разлитая в такие стаканы водка навевала приятные воспоминания о временах минувших, когда все было ясно, когда мир однозначно делился на «хороших» и «плохих», а светлое будущее, казалось, вот-вот наступит. Петька был постарше и застал те времена уже в меру взрослым – поэтому, наверное, и хранил бережно эти граненые раритеты.

Молча чокнулись, молча выпили. Водка была хорошая, ледяная, и от этого густая, тягучая. Не спрашивая, Петр налил еще.