Исаак Вайнберг - Отморозок Чан 2: Гелион

– Вот эта жироёбина? – с презрением окинул её взглядом. – Я с ней к автобусу не поеду: у нас там жратвы дохуя – как-то боязно мне. Это ещё если повезёт, и она по пути меня не сожрёт.

– Ну зачем вы так? – пристыдил меня старикан, приободряющие погладив Александру по руке. Хотя она, впрочем, не особо-то и среагировала на мою подъёбку: продолжала думать о бутерброде.

– Не доверяю тем, кто в тяжёлые времена весит больше центнера. Не задавались вопросом, почему у всех порцайки одинаковые, а она набирает по пять килограммов в неделю? Наверняка у вас и дети пропадают регулярно… Подумай над этим, дедуля.

– Вы всё шутите, сынок… Ну и правильно – надо сохранять позитивный настрой, времена действительно непростые сейчас, и раскисать нам нельзя. Так что уж лучше грубым юмором спасаться, чем нос вешать. И Сестра Александра, думаю, на вас не в обиде, так ведь, Саш?

– Да, отец Евгений… – безжизненно ответила она.

– Слышь, свинота, те может шоколадку какую сожрать? Выглядишь нихуя нездорово – сахар, видать, в крови упал, – распереживался я.

Не, ну а чё? Я так-то не бессердечная скотина какая, просто прячу за грубостью доброе сердце от надругательств злобного мира, чтобы не ранил никто.

– Всё хорошо, – так же монотонно ответила толстомордая. – Жду вас в машине…

Она кивнула Дедуле и вышла на улицу.

– Чёт мне как-то ссыкотно с ней один на один оставаться… Вы её покормили?

– Тяжело ей сейчас: Тамара ей кровной сестрой была… Я её с вами отправляю, чтобы проветрилась и… Ещё вот что… Хотел попросить вас…

Старик замялся…

– Хули ты замялся-то? Говори как есть, дед. Хочешь попросить примокрушить её и на трассе где-нибудь сбросить – типа олень насмерть подрал? Что, не тянет община по хавчкику содержание этой жирофермы? Всё понял. Давай две банки сгущёнки – всё сделаю. Мне это неприятно, конечно, но лучше так, чем у вас тут дети будут пропадать.

– Да нет, что вы?! Я не об этом! Как вы подумать могли?! Ой, понял – вы шутите опять, да, сынок? Я вас хотел попросить Александру с собой забрать, а машину обратно Семён привезёт. У неё в том году мать померла, за год до этого дочь, а вот сегодня и сестру смерть прибрала. Не осталось тут у неё никого, понимаете? Ей и без того тут тяжело приходилось, а теперь и вовсе невыносимо станет. Возьмите её с собой, пожалуйста, – она девушка работящая: и с огородом управится, и со скотиной…

– Управится в смысле сожрёт?

– Рукастая она. Всё умеет. Лишним ртом точно не будет…

– Ну одним лишним ртом она точно не будет, потому что за десять ртов жрёт… Эх, ладно, хуй с ним: нравишься ты мне, дед, так что за Александрой твоей следить буду денно и нощно, чтобы всё у неё заебись было. Но с тебя пара банок сгущёнки.

– Так нет у нас сгущёнки, – стушевался дед. – Есть варенье брусничное.

– Понятно… Зажмотил, значит, сгущёнку… Я это запомню…

– Сынок, я правду говорю: нет у нас сгущёнки, да и не был давно…

– Да понял я, понял… Позабочусь о твоей Александре за просто так.

От души хлопнул его по плечу и потрепал волосы на голове, словно шерсть любимой собаке.

– Бывай, дедуля, хули. Спасибо за приём, охуительный, всей нашей большой компании с автобуса, и за сгущёнку отдельно…

Недобро прищурившись на него на дорожку, вышел за дверь.

Я оказался на балконе. Этаже на пятнадцатом, не ниже. Передо мной стелился город. Вдалеке, там, где заканчивались дома и начинались поля, на сотни метров от земли вздымалась к небу огромная хуёвина. Человекоподобная машина высотой метров в семьсот – не меньше. Она была такой здоровенной, что даже с этого расстояния её можно было хорошо рассмотреть. Голова словно обтянута человеческой кожей; жуткое, с мёртвым выражением, лицо; чёрные, тяжёлые длинные тросы волос, качающиеся при каждом движении машины; тело закрыто рваной грязной серой мантией. Обшитые стальными листами руки прямоугольной формы висят по бокам, словно гигантские поезда подземки. Ног у этой уродливой машины не было, вместо них массивная гусеничная платформа, вдаль от которой тянулись глубокие борозды, вспахавшие всё поле и теряющиеся в переломанном лесу.

В следующий миг раздался оглушающий низкий рёв. Самый жуткий звук, который я когда-либо слышал. Он пробирал до самых кишок, оставляя после себя, словно какое-то ядовитое послевкусие, гнетущее ощущение безысходности и неотвратимости смерти. От этого стального чудовища не скрыться…

Ещё через мгновение машина с поразительной скоростью отклонилась вбок и взмахнула рукой. Из кулака руки, а точнее из открывшегося в нём при взмахе огромного люка, широким веером вытягивалось густое чёрное облако, быстро разделяясь на сотни чёрных точек.

Я не сразу понял, что гул, с которым появилось облако – это человеческие вопли. Чёрное облако состояло из людей. Вопящих от ужаса, выброшенных высоко в небо над городом, живых людей.

Люди стали сыпаться на дома, разбиваясь о стены и крыши, выбивая окна. Трупы сползали по стенам, оставляя густые кровавые разводы, падали на дороги, сминая машины.

– Это Сын Божий… – услышал я голос справа от себя.

Резко развернулся к говорившему. Передо мной стояла толстожопая Александра.

– Вы готовы отправляться? – привычно пресным голосом спросила она.

Сука, блять… Опять приглючило.

Осмотрелся. Дорога, дома, никаких балконов и здоровенных поебот, разбрасывающихся людьми. Нихуя себе у меня воображение…

– Вы готовы отправляться?

– Да готов, блять! Заебала…

Выбесила-таки, тварь. Сука, как же ненавижу жирных… Никакого такта. А всё потому, что мысли только о жратве у них: нет в башке места для уважения к окружающим. Короче, ща отъедем метров на триста, задушу жируху голыми руками, бля буду.

– Слышь, свинота. Где машина твоя?

– Вон там… – вяло показала она на какой-то сарай, на отъебись сколоченный из кривых необработанных досок, и неспешно побрела в его сторону.

– Шевели булками – плетёшься, блять, как на эшафот.

Эшафот… Ещё вчера я удивился бы тому, что знаю слово "аэропорт", а сегодня базарю, как король Англии.

– Короче, надо торопиться – чую, скоро в туалет захочу, а мне пиздец как не хотелось бы на трассе останавливаться. Хотя похуй, притормозишь, если что, где-нибудь, выйдем, ты посторожишь меня от волков там или медведей, я отолью по-быстрому, а потом дальше поеду.

Жирота не ответила. Неспешно дотащила сраку до сарая, поковырялась с полминуты в замке и, наконец, со скрипом растащила створки в стороны. Внутри стоял какой-то уёбищный проржавевший к хуям микроавтобус, безуспешно пытавшийся скрыть своё уродство и неприглядное состояние под сантиметровым слоем засохшей грязи и дорожной пыли.

Толстуха подошла к микрухе и стала открывать капот.