Юра Мариненков - Исповедь

Он немного судорожно дышал отцу в грудь, которая и без его неопределенной теплоты была довольно горячей. Теперь тот никак не был для него тем, кого нужно было хоть иногда опасаться или же тем, с кем порой приходилось осторожничать, скрывая какие-либо свои страхи и переживания. Сейчас он был для него настоящим отцом.

– Монашеский путь, брат мой, очень непростая и довольно необычная вещь. Стать монахом это значит стать самым настоящим переводчиком между богом и человеком, одновременно слушая и переводя друг другу то, что они желают сказать. Такой переводчик должен в совершенстве знать те языки, на которых разговаривают эти двое, ведь переведя что-то не так, можно с легкостью погубить сразу две жизни – твою и того человека, который ушел домой, храня в себе счастливую надежду быть услышанным. Это очень большая ответственность перед богом за всё содеянное, ведь настоящий монах, всей душой выбирает свой путь, в клятве обещая Господу больше никогда не иметь никаких других помыслов о мерзкой жизни. А те, кто даже после пострига, всё ещё витает в своих прежних мыслях, которые держали его, не давая ему упасть в страхи, уверенно идет не по истинному пути, уже заранее оглашая себе приговор на страшном суде. Так что… – прервался отец, ощущая, как после долгой речи его грудь была почти полностью забита и эти последние слова, что он хотел сказать, теперь мешали вдыхать сырой воздух из сырого храма. Он начинал немного кашлять, надеясь выдавить из себя этот камень, но ничего не выходило. Его лицо только больше наливалось кровью, а тело начинало дрожать.

Рома вовремя увидел это, убрав своё грустное лицо от его груди и, резко поднявшись, забежал ему за спину. Он стал стучать по его спине. Сначала несильно, а потом, видя безрезультатность, стал стучать примерно так, как отец Михаил стучал обычно в двери домов. Поле нескольких сильных ударов было слышно, как тот с тяжелой грудью еле еле понемногу начинает вдыхает воздух, из всех последних сил стараясь проглотить его как можно больше.

Было ясно, что отцу Михаилу не становится лучше и его повадки всегда казаться лучшим, сейчас, никак не действовали. То ранение, что считал он, успешно зашитым и заживающим, только больше напоминало о себе. За всё это небольшое время отец довольно серьезно изменился. Его лицо высохло, глаза стали вечно красными, видимо от повышенного давления, а еле живое дыхание было таким, как и у большинства болеющих старцев, уже покинувших этот мир. Все эти болезни, которые теперь были чем-то более обычным, в большинстве случаев побеждали человека, но Роме всегда казалось, что отец из тех, для кого все эти вирусы были лишь пустым словом. Он никогда раньше не видел его больным либо же хоть немного чувствовавшим себя не хорошо. Рома помог ему лечь как можно удобнее и через некоторое время, подождав, пока тот уснет, подкинул несколько дров и начал молиться.

Молился долго. Даже уже в то время, когда из всего своего тела он ощущал лишь только кончики пальцев на руках, которыми крестился и область груди, которая всё ещё держала тепло отца Михаила. Всё остальное тело было почти окоченевшим, вызывающим лишь легкие покалывания, особенно в области колен, которые стояли в одной позе на вечном холоде. Когда уже не было сил даже стоять на коленях он просто упал на лежащий рядом матрас, мгновенно закрывая глаза, но не переставая всё ещё думать о том, что дал ему отец в этот вечер. Конечно же, всё это на самом деле знал любой священник, закончивший духовную семинарию, но зачастую, блуждая в своих, даже немного отличных от других мыслях, любой, даже самый умный, честный и правильный смертный, не замечая для самого себя, отдалялся от той главной трассы, на которой начинался весь его путь.

Мф. 7:13,14 широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их.

Шла всё та же ночь, казавшаяся теперь для Ромы немного другой. Обычно, в последнее время он просыпался, думая о чем-нибудь и вспоминая, где он сейчас находится и что происходит наверху, но на этот раз его разбудило кое-что другое. Через слипшиеся глаза он наблюдал, как отец Михаил в полном одиночестве сидел на лестнице под выходом и как казалось, к чему-то прислушивался.

Первым делом подумалось, что старцу стало хуже и что у него начались какие-то приступы. Тот сидел на деревянной ступеньке, старчески-высохшим лицом необычно слушая что-то, что происходит наверху. В этот момент, пытаясь тоже прислушаться, ему не удалось найти даже малейшего ветра. Всё было очень странно. Рома очень боялся за своего настоятеля, который был, как теперь казалось ему, настоящим отцом. Он подошел ближе к нему и увидел, как тот показывает ему палец, прислоняя его к своим губам. Рома как можно тише подошел к нему впритык и снова попытался понять, что происходит наверху. Там была полная тишина.

– С вами всё в порядке, отче? – немного боязно спросил Рома.

– Тсс, – немного испуганным голосом ответил ему отец Михаил.

Теперь он с ещё большим страхом и переживанием стал полагать, что настоятель не в себе. Его ученик уже пытался представить, что будет дальше? Может, он полезет наверх и пропадет, как двое их братьев? А может, он, будучи в ещё большем страхе, убьет Рому, когда тот будет спать?

– Отец, давайте я вам помогу прилечь.

– Ты что, меня за идиота принимаешь? Тихо же, сказал тебе, – резким шепотом так же проговорил он ему. – Если хочешь жить, конечно.

– А что там? – почти не раскрывая губ, спросил Рома, пытаясь войти с отцом в хоть небольшой контакт.

– Там не что-то, там кто-то. Кто-то не дурак. Боюсь, это ничем хорошим для нас не закончится, – вдруг отец немного закашлял, как можно сильнее прижимая рот к своему грязному рукаву. Поняв, что поганый кашель так просто не закончится, он хромая отбежал к печи, видимо, чтобы его звуки не доносились наверх и уперся в матрас, ещё страшнее начиная пытаться выдавить заложенность из груди.

В какой-то момент, продолжая стоять у лестницы, он и сам услышал какой-то шорох сверху. Это было что-то не похожее на все то, что раньше решалось пройтись по заброшенному храму, в поисках чего-нибудь стоящего. Шорохи не доносились из стороны алтаря, где как раз попытавшись, можно было забрать хоть что-то. Сперва он подумал, что возможно всё это проделки какого-нибудь животного, которое случайно забрело сюда и, возможно, чувствует тепло, хоть немного идущее снизу, но таких они не встречали уже давно. Почти всех уцелевших после первых, тяжелых месяцев сильнейшего холода, животных либо отловили, либо отстреляли. Рома даже стал уже забывать, как лает собака или мяукает кошка. Эти звуки были теперь такими же забытыми, как и обычный солнечный свет.