Алексей Гришин - Вторая дорога: Выбор офицера. Путь офицера. Решение офицера

Кроме того, мне по секрету Полишинеля поведали, что у ребят в Клиссоне богатая личная жизнь. Конечно, врожденный дворянский цинизм помогал курсантам побеждать романтические порывы и оставаться в рамках удовлетворения естественных потребностей, но не всегда. Все-таки молодость склонна к идеализму. Или идиотизму – кому как нравится. И главным пострадавшим неожиданно оказался наш граф Филипп. Вот ведь и мозги у парня есть, и выдержка, и умение разбираться в людях. А запал этот истинный ариец, характер нордический, твердый, на племянницу нашего каптенармуса, как Ромео на Джульетту.

После часа пьянки он мог говорить только о ней, причем состав аудитории его не сильно волновал. Видимо, всем остальным он с этими разговорами успел изрядно надоесть, потому что вцепился в меня как клещ. И красавица она, и умница, и добрая, и ласковая. И как он благодарен судьбе и каптенармусу (нормальное сочетание?) за это знакомство. А уж когда стал жаловаться на ее тяжелую жизнь и своих жестокосердных родственников, мне совсем нехорошо стало. А как же – его сестра сбежала с каким-то мелким шевалье непонятного происхождения, вышла замуж и счастлива! А он чем хуже?! Где-то после часа этой пытки мое терпение лопнуло, и я посоветовал этому несчастному идти искать свою любовь, пока какой-нибудь ловелас не увел.

В ответ прозвучало нечто по-телячьи невразумительное, после чего потомок древнего рода попросил прикрыть его на поверке и растворился в трактирном сумраке. Как сказали ребята, жила эта пассия в соседнем доме, так что заблудиться нашему другу явно не грозило.

Затем пьянка вошла в нормальную колею и закончилась вполне мирно. Трактир не разгромили, если не считать сломанной стойки – а нечего хозяину криво смотреть на дворян, и не важно, что у него от рождения косоглазие. Да даже морду никому не набили! Все-таки вежливый народ в Клиссоне. И умный – знает, что не следует соваться в трактир, когда в нем курсанты гуляют.

Вечером графа действительно пришлось прикрывать. Появился он только на утреннем кроссе. Донельзя довольный и измотанный, словно всю ночь грузчиком работал. Так что с этого момента и до второй пары мне пришлось эту белокурую бестию буквально под руку держать, чтобы не упал. Неважно, из стоячего или сидячего положения.

А в начале второй пары в аудиторию вошел де Фонтэн и передал мне приказ де Ри срочно явиться пред его светлые очи. Только пошли мы не в кабинет шефа, а во двор, где стояли два солдата роты охраны и сам де Ри, который отвел меня в сторону, так чтобы наш разговор никто не мог услышать.

– У нас, кажется, беда. С утра не вышел на службу каптенармус, из-за чего сорвался урок фехтования у второго курса. Послали к нему домой посыльного. Тот вернулся и доложил, что на стук никто не ответил, а из-под двери натекла лужа крови. Надо идти разбираться. Я хочу, чтобы ты, как специалист, пошел с нами.

– Прямо лужа? Размером, видимо, с озеро? Где этот посыльный?

Де Ри знаком подозвал одного из солдат, который подбежал и в соответствии с Уставом вытянулся во фрунт. На полголовы выше любого из нас, широкоплечий, с могучими кулаками, похожий на медведя, он двигался также легко и пластично.

– Солдат, ответьте на вопросы курсанта.

Служивый лихо повернулся ко мне.

– Уважаемый, что вы видели около квартиры каптенармуса?

– Пятно крови, вытекшей из-под двери, – шаляпинским басом ответил солдат.

– Как определили, что это кровь – на вкус, на цвет? Может, это вино?

– Господин курсант, я в армии пятнадцать лет, прошел войны и с кастильцами, и с островитянами. Кровь я всегда отличу.

– И все же, как? Мы не ставим под сомнение ваш опыт, но очень важно знать, на что именно вы обратили внимание, что увидели, что почувствовали. Иначе ошибку можем допустить мы.

– Ну, я, конечно, ее не лизал, но на палец попробовал и да, понюхал. Она почти засохла, но не до конца. Нет, ошибиться я не мог.

– Спасибо, вы нам очень помогли, – и уже к де Ри: – Действительно, это серьезно. А где врач?

– Как назло, взял отпуск на неделю, будет в Клиссоне только послезавтра.

– Есть в городе другие врачи?

– Нет, только пара знахарей, да травницы с повитухами в окрестных деревнях.

– Плохо. Кто пойдет с нами?

– Я думаю, пары солдат будет достаточно.

В общем, де Ри был прав, и в любом другом случае я бы с ним согласился. Но вот в данном конкретном… Я же знал о связи племянницы каптенармуса с неким графом и о его отсутствии в казарме ночью. И очень мне такое совпадение не нравилось, а, следовательно, подстраховаться не грех. От самого де Бомона сейчас толку как от козла молока, пока не проспится. Да и его присутствие на возможном месте преступления, как заинтересованного лица, нежелательно. Значит…

– Я прошу направить с нами курсанта д’Оффуа в качестве секретаря. На всякий случай, помимо бумаги, чернил и пера, пусть возьмет шпагу. Я, с вашего разрешения, тоже вооружусь. Выступаем по готовности д’Оффуа.

– Действуйте, только с оружием ничего не выйдет – оружейка-то заперта.

– Тогда подготовьте нам шпаги либо преподавателей, либо солдат охраны. И не забудьте лом прихватить или что-то еще, чем дверь ломать.

С этими словами я умчался в казарму за сажей, беличьей кисточкой, лупой и куском мела, оставив де Ри решать вопрос с оружием и вызовом д’Оффуа.

О последнем надо сказать отдельно. Сей юноша являл собой классический пример дворянина шпаги. Ниже среднего роста, плотный и ловкий, как обезьяна, с круглым добродушным лицом, он меньше всего походил на будущего офицера.

Этот младший сын разорившегося дворянина не имел за душой ни динария. Отец где-то наскреб денег на учебу и на этом счел свой родительский долг исчерпанным. За все время, проведенное в Клиссоне, шевалье д’Оффуа не получил из дома ничего. Зато у него была светлая голова и редкое упорство. По результатам тестов и контрольных работ он прочно удерживал второе место, а поскольку граф Амьенский отказался от стипендии лучшего ученика, она и досталась д’Оффуа. Посему молодой человек мог себе позволить расслабиться в воскресенье не только с бутылкой вина, но и с какой-нибудь не слишком скромной горожанкой.

А еще д’Оффуа был влюблен в графа Филиппа. Не поймите превратно – педерастии в Академии не могло быть даже в мыслях. Д’Оффуа им восторгался, брал с него пример, можно сказать – считал ориентиром, которого никогда не достигнуть, но к которому надо стремиться. И при этом был его ближайшим, может быть единственным другом. У де Бомона, как я говорил, были прекрасные отношения со всеми, но только с д’Оффуа он мог вести длительные беседы в стороне от других курсантов на какие-то только им известные темы. О чем они говорили, никто не знал, но было видно, что это разговор уважающих друг друга людей, не придающих значения разделяющей их социальной пропасти.