Гарри Тертлдав - Флот вторжения

Гроувза весьма удивляло, почему пришельцы не уделяют больше внимания океану и прибрежным территориям. Ящеры повсюду наносили удары по воздушному и наземному транспорту, но у кораблей по-прежнему сохранялся ощутимый шанс безопасного плавания. Возможно, это в какой-то степени объяснялось особенностью планеты, с которой они прилетели. Полковник тряхнул головой. У него есть более насущные проблемы, требующие раздумий.

Не последней из этих проблем являлась битва, разворачивающаяся где-то на полпути между Бостоном и Денвером. Если люди ее проиграют, можно с уверенностью сказать, что падет не только Чикаго, но и на всей территории Соединенных Штатов, за исключением Восточного побережья, сопротивление ящерам ограничится партизанскими вылазками. Если сражение будет проиграно, доставка груза в Денвер может оказаться ненужной. Но Гроувз знал, что будет двигаться в том направлении до тех пор, пока либо не окажется мертв, либо не получит нового приказа.

Должно быть, вид у него был угрюмый, поскольку командир Стэнсфилд сказал:

— Полковник, я слышал, что у вас на флоте потребление спиртного на борту запрещено. К счастью, Королевский ВМФ не придерживается столь жестокого закона. Не хотите ли подкрепиться глотком рома перед дальней дорогой?

— Ей-богу, командир, с удовольствием, — ответил Гроувз. — Благодарю вас.

— Я рад. Думаю, это принесет вам хоть какую-то пользу. Прошу вас немного подождать здесь. Я мигом.

Стэнсфилд поспешил по стальной трубе в заднюю часть лодки. «На корму — наверное, так это правильно называется у них на морском жаргоне», — предположил Гроувз. Он видел, как англичанин, нагнувшись, вошел в небольшое помещение сбоку от основного прохода. «Его каюта», — догадался Гроувз. Стэнсфилду не потребовалось заходить очень далеко — должно быть, каюта была крошечной. Койки располагались в три яруса, отделенные друг от друга считанными дюймами. Подумать, так «Морская нимфа» являла собой кошмар замкнутого пространства, перенесенный в полную грохота и лязга жизнь.

В руке Стэнсфилда ободряюще булькала темная стеклянная фляга.

— Ямайский, лучше не сыщете, — похвастался он, вынимая пробку.

Гроувз почти что языком ощущал густой и терпкий аромат, исходящий из горлышка. Стэнсфилд наполнил две приличные рюмки и подал одну из них полковнику.

— Благодарю.

Гроувз почтительно взял рюмку и высоко поднял ее… чуть не ушибив костяшки пальцев о трубу, тянущуюся по низкому потолку.

— За Его Величество короля! — торжественно произнес он.

— За Его Величество короля! — повторил Стэнсфилд. — Не думал, что янки знают этот тост.

— Я где-то читал о нем.

Гроувз залпом опрокинул рюмку. Ром проскользнул в горло столь плавно, что глотка едва ли ощутила его присутствие. Зато в желудке эта жидкость взорвалась, подобно пушечному ядру, распространяя тепло во все стороны. Гроувз оглядел пустую рюмку с неподдельным уважением:

— Да, командир, ром просто первоклассный.

— Именно так, — отозвался Стэнсфилд, пивший свою рюмку неторопливыми глотками. Командир указал на флягу:

— Не желаете ли еще одну? Гроувз покачал головой:

— Одна такай рюмка действует как лекарство. От второй меня потянет в сон. Но я ценю ваше гостеприимство.

— Вы хорошо понимаете, что для вас является наилучшим. Меня это восхищает.

Стэнсфилд повернулся лицом к западу. Движение было сделано вполне сознательно. Гроувз представил (наверное, на это и был рассчитан жест командира), как британский морской офицер вглядывается в перископ, стремясь увидеть две тысячи миль опасного пути до обетованной земли высоко в Скалистых горах, где находился Денвер. Помолчав, Стэнсфилд сказал:

— Должен признаться, я не завидую вам, полковник. Гроувз пожал плечами. С тяжелым рюкзаком за спиной он чувствовал себя Атлантом, пытающимся удержать весь мир.

— Задание должно быть выполнено, и я намерен его выполнить.

Ривка Русси чиркнула спичкой. Вспыхнул огонек. Обычно она зажигала вначале одну свечу шаббас, затем другую. Склонив к ним голову, она прошептала субботнюю молитву.

Сернистый дым зажженной спички наполнил маленькую подвальную каморку и заставил Мойше Русси кашлянуть. Толстые белые свечи были знаком того, что он и его семья прожили еще одну неделю, не будучи обнаруженными ящерами. Свечи помогали также освещать комнатенку, где скрывалось семейство Русси.

Ривка сняла ритуальное покрывало с украшенного лентой каравая чаллах.

— Мама, я хочу такого хлеба! — закричал Рейвен.

— Позволь мне вначале его нарезать, — сказала Ривка сыну — Посмотри, у нас даже есть мед, чтобы намазать хлеб.

Домашние радости. Ирония этой фразы отдалась в мозгу Мойше. Вместо своей квартиры они обитали в потайном месте, находящемся под одним из варшавских домов. Еще одна ирония заключалась в том, что подвал был устроен для защиты евреев не от ящеров, а от нацистов. Теперь же Мойше прятался в нем от существ, которые спасли его от немцев.

Однако не все обстояло так иронично. При ящерах громадное большинство варшавских евреев жило гораздо лучше, чем при правлении гитлеровских прихвостней. Чаллах из белой муки, обильно сдобренный яйцами и посыпанный маком, был просто немыслим в голодающем варшавском гетто. Русси очень хорошо помнил кусок жирной, подпорченной свинины, за который он отдал серебряный подсвечник в ту ночь, когда ящеры появились на Земле.

— Когда я снова смогу выйти и поиграть на улице? — спросил Рейвен.

Мальчик глядел то на Ривку, то на Мойше, надеясь, что кто-то из родителей сможет ему ответить.

Взрослые тоже переглянулись. Мойше как-то сразу обмяк.

— Точно я не знаю, — сказал он, не в состоянии солгать сыну. — Надеюсь, это будет скоро. Но, вероятнее всего, какое-то время придется еще побыть здесь.

— Совсем плохо, — огорчился Рейвен.

— Как ты думаешь, мы бы могли… — Ривка умолкла, потом заговорила вновь: — Я хочу сказать, ну кто бы стал выдавать малыша ящерам?

Обычно Мойше доверял жене ведение домашних дел и не в последнюю очередь потому, что она справлялась с ними лучше его. Но сейчас он резко произнес:

— Нет.

Сказано было таким тоном, что Ривка удивленно уставилась на мужа.

— Мы не должны выпускать мальчика наружу. Вспомни, сколько евреев были готовы продать своих собратьев нацистам за корку хлеба, и это при всем том, что нацисты творили с нами. Если уж сравнивать с нацистами, то у людей есть основания любить ящеров. Там, где его всякий увидит, мальчик не будет в безопасности.

— Ладно, — согласилась Ривка. — Если ты думаешь, что там ему грозит опасность, он никуда не пойдет.

Рейвен что-то обиженно забубнил, но мать не обратила на это внимания.