Алекс Риттер - Когда палач придет домой

Личность, совершающая какой-либо нравственно неблаговидный поступок, старается для себя внутренне оправдать его и представить добрым.

Георг Гегель, «Феноменология духа».

Ясное дело, и палач добрым может быть. И что страдания ему ведомы, тоже правда истинная. Он, поди, сам муку принимает от того, что творит. Он зла к тому не имеет, кого жизни должен лишить.

Пер Лагерквист, «Палач».

Кровь и власть пьянят, развивается загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления. Человек и гражданин гибнут… навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению, становится для него уже почти невозможен.

Федор Достоевский, «Записки из мертвого дома».

Схватить его и сорвать с него маску, чтобы мы знали, кого нам завтра утром повесить на крепостной стене!

Эдгар По, «Маска Красной Смерти».

Вы слышали, что грешники отправляются в ад, но это не так. Куда бы ни попал грешник, он создает ад; и куда бы ни попал святой – там небеса.

Религиозный мыслитель Шри Раджнеш.

Глава 1.

Рука тверда, дух черен, крепок яд,

Удобен миг, ничей не видит взгляд,

Теки, теки, верши свою расправу,

Гекате посвященная отрава!

Спеши весь вред, который в травах есть,

Над этой жизнью в действие привесть!

Уильям Шекспир, «Гамлет».

Это было прекрасное утро. Удивительно хорошая погода для Лондона в конце сентября. Ни мелкого моросящего дождя или снега, ни свинцово-серых туч, ни знаменитых лондонских туманов, которые испарились вслед за викторианской моралью и колониальными войсками, хотя и не в силу естественного хода истории, а по причине глобального потепления, обернувшегося для Европы ужасными холодами после остановки Гольфстрима. По темно-голубому небу лениво ползли, подгоняемые легким бризом, рваные молочно-белые облака, Солнце ослепительно сияло в вышине, небо вокруг него казалось выцветшим полотном, асфальтовая мостовая под ним напоминала преддверье ада, однако нежные дуновения ветра, заботливо окутывавшие мою обнаженную шею, отражали жаркие лучи дневного светила. Одним словом, это было прекрасное утро… для смерти.

Я медленно шел по улице, любуясь прекрасной голубизной утреннего неба, иссеченного черными ножами небоскребов, наслаждаясь солнечным светом и ласковой прохладой ветерка так же, как и тот, для кого это утро было последним. Он шагал посередине почти пустой, несмотря на хорошую погоду, улицы, не оглядываясь и даже не подозревая, что неумолимый Рок в моем лице уже подписал его смертный приговор. Для этого человека чудесное сентябрьское утро было лишь растянутой копией того бесконечно короткого и в то же время бесконечно длинного мгновения, когда палач уже нажал на рычаг, но нож гильотины еще не упал на шею приговоренного, намыленная петля не затянулась на его шее, а электрический ток, уже бегущий по проводам, не пронзил его мозг и сердце.

Это был высокий стройный худощавый старик. Хотя голова его была седа, а лицо изрезано глубокими морщинами, пружинистая походка и гордо вскинутая голова говорили лучше всяких слов, что он не принадлежит к числу легких противников. При взгляде на него мне невольно вспомнился Ганнибал, который, будучи глубоким старцем, принял яд, лишь бы не попасть в руки преследовавших его римлян. И можно долго спорить, что, кстати говоря, до сих пор делают наши историки, прав или неправ был Ганнибал, развязывая вторую пуническую войну, правы или неправы были римляне, преследуя по всему свету великого полководца, но ясно одно – в битвах погибли тысячи ни в чем не повинных людей, и кто знает, не затрави римляне Ганнибала, все ужасы той страшной междоусобицы могли бы повториться. Точно так же и этот старик представлял смертельную угрозу для всего человечества, угрозу гораздо более страшную, чем война, какой бы кровавой она ни была в наш век сверхвысоких технологий. И потому приговор был вынесен, и палач должен был его исполнить. И потому я осторожно шел вслед за своей целью, ожидая, когда мне представится удобная возможность.

Я – палач. Это окутанное налетом романтики слово, пришедшее к нам из далекого Средневековья, наиболее точно определяет мои обязанности. Я – палач, исполнитель приговоров судьи, Пастырь и последний вздох заблудших овец. Не какой-нибудь наемный убийца с пистолетом в кармане и жаждой денег в душе, без единой капли фантазии и творческой мысли, которого боящиеся конкурентов толстосумы называют пошлым словечком «киллер» и нанимают для сведения своих мелочных счетов. Я – существо иного порядка, иного, гораздо более высокого уровня. Пусть официально наши начальники называют нас сотрудниками класса А, а в разговорах между собой оперативниками, исполнителями, охотниками или перехватчиками, но суть-то одна.

Я – Палач, и этим все сказано. Мой долг состоит в приведении в исполнение смертных приговоров, вынесенных беспристрастными судьями, чтобы в очередной раз спасти мир от беды более страшной, чем любая из изобретенных природой болезней. Мне дано право убить. Очень немногие люди знают о самом факте нашего существования, но они хранят молчание, поскольку человечество не должно даже подозревать о том, что мы есть, иначе наша миссия потеряет всякий смысл. Мы должны делать свою работу тайно, и не красный клобук средневекового палача, но непроницаемый покров полнейшей секретности скрывает наши лица.

И именно поэтому я, одетый как обычный праздношатающийся гражданин среднего возраста, но внутренне готовый ко всему, к любому повороту событий, шел вслед за этим высоким худощавым стариком, выжидая удобного момента.

«Черт, опять меня понесло, – с легким раздражением подумал я. – Каждый раз на работе в голову лезет какой-то бред. Особенно когда надо работать. Почему нельзя отключать мозги к чертовой матери, чтобы ни о чем не беспокоиться? Покойникам лучше – им уже не о чем думать. – Я едва не рассмеялся. – И нечем. Так, ладно, надо действовать. Пора».

Моя цель посмотрела на свои старинные наручные часы, резко вскинув руку, и ускорила шаг, направляясь к ближайшей остановке воздушного транспорта. Я отбросил свои несвоевременные мысли и поспешил за ним скользящим шагом. Все мы скользим над пропастью, чье имя – смерть, и лишь немногие избранные, такие как я, почти ежедневно оказываются у этой последней границы и даже пересекают ее.

Я знал, что мишень зовут Альберт Слейд. Он был известным ученым, физиком-экспериментатором, лауреатом нескольких премий, профессором, который помимо научной деятельности в университетской лаборатории читал лекции по спецкурсу «Ошибки экспериментальной науки», а также несколько тем по квантовой физике, название которых мог выговорить только он сам. Через полчаса он должен был явиться в университет, чтобы прочесть своим несчастным студентам очередную лекцию, затем отправиться в лабораторию, а потом домой к детям и внукам. Жизнь большинства людей лучше всего характеризует прочерк между датой рождения и датой смерти, но он – не из таких, он из тех, кто умеет всегда добиваться своей цели, кто оставляет глубокий след в судьбах сотен и тысяч людей. Как и я.