Максим Дынин - Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны

Я услышал, как кто-то в углу хихикнул. Мои курсанты немного пошушукались, и вопросов о музыке больше не последовало. Зато один из курсантов задал мне толковый вопрос.

– Товарищ капитан 1-го ранга, разрешите обратиться? Курсант Черников, – представился он. – У меня есть предложение. У многих курсантов есть в заначке разные лекарства. От головной боли, противопростудные, антибиотики. Я предлагаю сдать все имеющиеся на руках лекарства в санчасть. Антибиотики особенно ценны – в XIX веке о них даже и не слышали. Следовательно, действовать они будут на непривычные к ним организмы здешних обитателей просто чудесно.

– Молодец, – похвалил я, – вы, случайно, не из числа прикомандированных к нам курсантов ВМА?

– Так точно, товарищ капитан 1-го ранга, – сказал курсант. – Нас направили на «Смольный» на стажировку. Я буду просить вашего ходатайства перед командующим эскадры о разрешении мне отправиться в Севастополь. Там будет Николай Иванович Пирогов, первые сестры милосердия. Моя специализация – военно-полевая хирургия. Думаю, что в осажденном Севастополе я смогу принести немалую пользу.

– Ну, Севастополь пока еще не осажден, – ответил я, – а вот с Николаем Ивановичем Пироговым вам действительно не мешало бы познакомиться поближе. Я доложу о вас капитану 1-го ранга Кольцову и полагаю, что возражений с его стороны не последует.

В общем, так, товарищи курсанты. Даю вам срок до вечера. После ужина сдайте заполненные вами опросники моему старшему помощнику, капитану 2-го ранга Рудакову. Мы тщательно проанализируем их и прикинем, на что вы способны и какую пользу сможете принести Родине. Похоже, что мы останемся в XIX веке надолго, если не навсегда. Перспективы, открывающиеся перед каждым из вас, блестящие. Надо только воспользоваться полученным шансом и проявить себя.

Все, разойтись по кубрикам. Думаю, что вечером к нам поступит новая информация с нашего флагмана. Ее мы озвучим по корабельной трансляции.

15 (3) августа 1854 года.

Санчасть БДК «Королев»

Мейбел Эллисон Худ Катберт, пациентка

Когда на черной коробке, которую Алекс назвал TV, побежали последние надписи, я не выдержала и заплакала. Мой мир обрушился целиком и полностью. Ведь было ясно, что «фильм» – так назвал эти живые картинки Алекс – был сделан в далеком будущем, и то, что там показывали, было для его авторов делами давно минувших дней, тем более что они об этом писали в начале и в конце «фильма». А еще там был указан и год, когда «фильм» был изготовлен – это был 1939 год. Вот так.

Возможных объяснений, как мне показалось, было всего два: или это сон, или я каким-то чудесным образом попала в далекое будущее. На сон это похоже не было; мои сны никогда не бывали такими яркими, насыщенными и реалистичными. Но вторая версия казалась мне еще более фантастической.

Помнится, в школе я читала рассказ Вашингтона Ирвинга «Рип ван Винкль». Рип засыпает еще в старые добрые времена, когда наша молодая республика была всего лишь сборищем английских колоний, и просыпается через двадцать лет уже в новой стране. Конечно, это была не более чем сказка. Но и у меня возник провал в памяти – с момента, когда я упала в обморок в шлюпке, и до момента, когда я проснулась лежащей обнаженной на столе у хирурга. Может, и я тоже долго спала – не менее восьмидесяти пяти лет?

Вообразим на секунду, что я в будущем. Тогда понятны и люди, ведущие себя совсем не так, как это было принято в наше время, и черные прямоугольники TV, и коробочки с движущимися картинками – «фильмами», один из которых я имела удовольствие созерцать. В пользу этого аргумента говорит многое. Например, сама картинка Юга моего времени, точнее конца нашей декады, не вполне похожа на то, что мы имеем на самом деле – где-то наивная, где-то слащавая…

Конечно, многие мои подруги и сокурсницы по женским курсам точно такие же восторженные дуры, как Скарлетт О’Хара в самом начале «фильма». Я несколько злорадно представила бы себе, что бы случилось, если бы эти дамы оказались здесь, в будущем; половина бы лежала в глубоком обмороке, а другая половина билась бы в истерике. О’Хара, конечно, превратится в сильную женщину к концу «фильма», но какой ценой?

Но важнее другое. Через каких-нибудь семь лет с того момента, как я в последний раз увидела наше время, Юг восстал против новой тирании, но победило зло, и мою любимую родину растоптали те, кто в 1854 году нам улыбался и заверял, что мы – одна нация. Я никогда ничего не имела против янки, но теперь я их возненавидела! Сволочи, двуличные гады!

Мою надломленную руку вдруг пронизала острая боль. Когда же я очнулась, то обнаружила, что молочу кулаками по постели, изрыгая проклятия. Я схватила здоровой рукой зеркало с ручкой, которое принес мне Алекс, и посмотрела в него. Мне открылась неприглядная картина – в зеркале я увидела отвратительного вида фурию с опухшим, звероподобным лицом, яростным оскалом зубов и горящими глазами. Мне даже стало страшно, но я поняла, что в зеркале не монстр и не ведьма, а моя собственная физиономия. А ведь я только что иронизировала над своими сокурсницами, которые, мол, будут биться в истерике, попав в мою ситуацию…

В дверь неожиданно постучали. Алекс, подумала я. Я посильнее укуталась в простыню и попыталась заставить себя сменить выражение лица на доброе и улыбчивое, после чего произнесла:

– Войдите!

Но вошел не Алекс, а незнакомый молодой человек примерно лет двадцати пяти или чуть более того. Высокий, спокойный, с улыбкой на лице. И от этой улыбки у меня почему-то екнуло сердце, а на душе стало спокойно и тепло. Я вдруг представила себя в его объятиях. Это было так неприлично, что я тут же попыталась изгнать этот образ подальше – все-таки я порядочная южная девушка.

– Здравствуйте, – поздоровался он, произнося слова с ярко выраженным северным акцентом. – Меня – зовут Николас Домбровский, я журналист. Можете звать меня просто Ник.

От его акцента мой образ в его объятиях тут же куда-то сгинул. Я не представилась, как должна была бы сделать по правилам приличия, и ответила ему довольно холодно:

– Вы янки?

Человек, назвавшийся Николасом, улыбнулся еще шире (ух, змея гремучая, знаю я их улыбочки) и сказал:

– Скорее я copperhead – медноголовый.

Я посмотрела на него с недоумением, и он пояснил:

– То есть северянин, который сочувствует югу. Термин этот, увы, пока еще здесь не очень в ходу. Но я вообще-то русский. И пришел передать вам привет от вашего брата. Кстати, как выяснилось, мы учились с ним в одном и том же университете.

Я не позволила себе оттаять ни на йоту. Янки соврет – недорого возьмет. Я лишь хмыкнула в ответ на его слова и сказала:

– Что-то он мне ни о каких своих знакомых с такой сложной фамилией не рассказывал.