Андрей Деткин - Паргелий

– Э-э, Пистон, хорош борзеть. Паштет верни!

Не оборачиваясь, Пистон показал Жорику средний палец:

– Не будешь забывать, – свернул в коридор.

– Урод, – процедил сквозь зубы Жорик, взялся за контейнер с курицей и овощами.

Он съел бы и больше, но два обстоятельства не позволили набить живот до отвала. Первое: не было понятно, поставили их на довольствие или начнут кормить только с завтрашнего утра. А раз так, то индивидуальный рацион следовало растянуть на весь оставшийся день. Второе: Пахло. Жорик сам не знал, почему так делает, но по-другому поступить не мог.

После скромного перекуса он рассовал по карманам куртки хлебцы, плавленый сыр, яблочное повидло, банку говяжьей тушенки, упаковку овощного рагу, повертел в пальцах и положил шоколадный батончик. Остальное сложил в вещмешок, с которым ни на миг не расставался (воровство на «Салюте» процветало). Из ящика возле тумбы с подносами взял бутылку с водой и двинул на выход.

Остановился перед «дежуркой», некоторое время придумывал нечто правдоподобное. Он уже десять раз пожалел, что не сразу накормил Пахло, а решил пожрать сначала сам. Жорик не рассчитывал, что Пистон так скоро заметит нарушение. Но тот заметил, и вот теперь он стоит перед дверью в дежурное помещение и выдумывает легенду. Наконец, Жорик вдавил кнопку переговорного устройства.

– Кто? Чего надо? – в динамике послышался скрипучий далеко недоброжелательный голос. Жорик хорошо представлял физиономию злобного ренегата.

– Сэм, мне это… я Жорик, короче. Мне Качака велел, ну… ареста покормить этого… Пахло.

Жорик знал, что старпом укатил вместе с Пирцентом и слова его проверять не будут, а потом уже не вспомнят.

– На хрена его кормить?

– Не знаю, – Жорик пожал плечами, а потом бодро и даже дерзко добавил, – а ты это, у Качаки спроси.

– Ладно, иди, ща открою.

Ему пришлось постоять возле запертой двери еще с минуту и таращиться на ржавый металл с отслоившейся местами краской, прежде чем щелкнул ригель электромеханического замка.

Пахло сидел, прислонившись спиной к стене, в темном помещении бывшей инвентарной два метра на два с низким железным потолком, под которым приходилось пригибаться. Внутри пахло мочой и ржавчиной. Арестант напряженно смотрел на Жорика.

– Я тебе тут это… пожрать принес, – Жорик стал доставать из карманов продукты.

Лицо Пахло изменилось, сначала расслабилось в благодушную улыбку, а затем поборзело. Он встал, пригибаясь, подошел к двери, через плечо парня посмотрел на двор. Несколько наемников шарахались по базе.

– Че Пирцент говорит? Когда меня вызовет?

– Он с Качакой уехал.

– И когда вернутся?

Пахло брал продукты и распихивал по карманам, постоянно возвращаясь взглядом за спину Жорику.

– Не знаю. Они старика с собой потащили, думаю…

– Курить дай.

Жорик из нагрудного кармана достал пачку, собрался выбить несколько сигарет. Но тот взял всю пачку:

– Зажигалку гони.

Несколько секунд Жорик с упреком смотрел на обнаглевшего Пахло, но потом все же полез в карман за зажигалкой. Дело в том, что Жорик был должен этому грачу. Он спас его, когда Шиза и Мамочка притащили еще тепленького со сна Жорика в сортир, где их поджидал Гомес. Неизвестно, а скорее известно, чем закончилось бы дело, не появись в самый ответственный момент Пахло. В тот день он был дежурным по базе и зашел по нужде. Распаленный Гомес с красной рожей, бешеными бычьими глазами рекомендовал Пахло идти куда подальше. Но тот, толи по доброте душевной, толи из-за личной неприязни к «сестрам» открыл клапан на кобуре и попросил «глиномесов гребаных» идти самим в том направлении.

По стечению обстоятельств или по каким другим причинам, все они трое на следующий день были направлены Качакой на «мясозаготовку». Из рейда вернулся лишь Гомес, и тот израненный. Группа сталкеров, которую они решили ограбить и затем пленить, оказалась несговорчивой.

Жорик отдал зажигалку Пахло.

– Ты мне рожу здесь не строй, – рыкнул Пахло и заточил на парня гневный взгляд. – Забыл, кто резьбу спас?

– Не забыл, – буркнул Жорик.

– Не забыл, – передразнил его наемник, некрасиво выпячивая нижнюю губу. – А на хрена тогда в спину сунул? А?

– Для убедительности, чтобы это, Кобзя, ну… ухо тебе не выжег.

– Для убедительности, – снова передразнил Пахло и стал рассматривать, съедобные подношения. При упоминании «жгучего пуха», шею и особенно левое ухо как будто вновь защипало. Наемнику было неприятно вспоминать, как Кобзя зацепил в щепку кусочек ядовитого мочала, привязал к прутику и, следуя сзади, время от времени дотрагивался им то до уха, то до шеи. Кислота жгла кожу. И если бы не вмешательство Жорика с убедительной ненавистью, дело могло кончиться увечьем.

– Пока свободен. Пехай в корпус и выясняй, че по мне решат. Узнаешь, скачи сюда. Надо на хрен выбираться из этой задницы, – говорил Пахло, набивая рот и удаляясь к торцевой стене карцера, где его ждала железная скамья. – Как же все осточертело, мля.

«Великолепно. Вот тебе и благодарность. – Жорик закрыл дверь и с тяжелым сердцем побрел по раскисшей тропинке к главному корпусу. – Не так я представлял себе сталкерскую жизнь. Не так. Чертов Кайзер, лапши навешал, мозги заплел, сволочь: да там братва, да они всем рады, да тебе там то, тебя там се, нефиг одному шарахаться, попадешь в студень, руки подать некому, айда к нам яйцеголовых охранять. Риска никакого, а кормят и платят великолепно». Это «великолепно» Жорик запомнил особенно и вспоминал при каждом мерзопакостном случае. А на день таковых выпадало раз по пять.

После побега Пахло он уже задумывался над тем, чтобы и самому ноги сделать. Но в отличие от Пахло – сталкера со стажем, он еще ничему не научился и чувствовал себя в зоне, как на Марсе. В лучшем случае отмерял себе жизни до Креста Брома. Он до сих пор просыпался по ночам в испуге, заслышав отголоски выстрелов или вой мутантов. «Да уж, вляпался я здесь по самые гланды. Еще этот клятый Гомес… Надо, как Геныч, говорить хриплым, тихим голосом, чтобы все замирали и прислушивались. Под Дизеля у меня плоховастенько выходит». И тут же попробовал хрипеть:

– Эй, глиномес проклятый. Ты, да. Подь сюды. Че вылупился? Это я тебя…

– Ты чего, Жорик? Простыл? – послышался рядом насмешливый голос. Жорик остановился и поднял голову. У стены корпуса стоял прыщавый Калина и лыбился. В руке у него тлела сигарета. Он стоял вплотную к корпусу, чтобы не попасть под камеру. В глазах у электрика плясал ехидный чертик.

– Есть чутка, – прохрипел Жорик, кашлянул и зашагал дальше.

– А-а-а, – протянул Калина, кривя рот в усмешке, – ну полечися, полечися.

Болело в правом боку. Каждый шаг отдавался неприятным толчком. Гриф морщился, прислушивался к болезной и решал, чем ее глушить. Но только после того, как обстряпает дельце. Скоро понадобятся ясные мозги и твердая рука.