Виктор Володин - Чернобыль. Обитель зла

Помнится, мне на первых порах не понравился цвет машины – не то малиновый, не то вишневый. Мне показалось, что это слишком броско. Я даже попросил разрешения перекрасить машину за свои деньги. Но оказалось, что бумагомарательства требуется столько, что я предпочел закрыть глаза на цветовое несоответствие. А позже просто-напросто к нему привык.

Через полтора часа я вошел в подъезд невзрачного девятиэтажного дома старой постройки. Квартира Кижеватовых располагалась на пятом этаже, так что я решил подняться не на лифте, а пешком. Оказалось, что подъезд дома непривычно ухожен. Видимо, здесь жило ненормально большое количество нормальных людей, которые мало того, что не поленились расставить кресла на площадках между этажами и разместить цветы на подоконниках, так еще и сумели уследить за всем этим, не дать вандалам всех возрастов учинить разруху.

Кижеватова ждала меня у двери. Она оказалась старше, чем можно было счесть по голосу. Видимо Елена у нее была поздней дочерью. Во взгляде этой небольшой полноватой женщины читались недоумение и даже легкая опаска. Не каждый день к тебе домой наведываются работники ФСБ.

Она провела меня в гостиную, усадила в кресло и спросила, еще не успев сесть:

– Почему делом Лены заинтересовалась ФСБ?

Говорить правду было нельзя. Я решил прибегнуть к наиболее удобному вранью – рассказать лишь о том, что фактически известно на текущий момент. А известно то, что ни к чему толком не приделаешь. Для того чтобы собрать больше информации, надо целеустремленно работать в этом направлении. То есть для среднего человека возможность доискаться до истины исчезающе мала. А в отсутствие такой возможности факты начинают обрастать домыслами и версиями и в конечном итоге напрочь затягиваются сопутствующим мусором.

– Дело в том, что происшествие с вашей дочерью – не единственное. За последнее время в Москве отмечено еще два случая неадекватного поведения молодых девушек, развивавшегося по сходному сценарию.

– Неадекватного поведения? – переспросила она.

Я развел руками.

– Мне не хотелось бы употреблять слов, которые могут вас обидеть. Мы у себя это называем неврозом. Наши работники исследуют эту проблему и пришли к единому мнению, согласно которому в психических проблемах девушек виновен некий конкретный человек.

– Что значит – человек? – удивилась женщина.

– То и значит, Мария Евгеньевна, что мы серьезно подозреваем, что и ваша дочь, и две прочих жертвы невроза имели контакт с человеком, который оказал существенное негативное влияние на их психику. И у моего отдела есть подозрение, что на самом деле жертв может быть куда больше. Просто по той или иной причине они не попали в наше поле зрения. То есть нужно либо ждать новых уходов из дома, ссор и срывов, либо пытаться понять, каким образом предотвратить эти несчастья.

Кижеватова удивленно вскинула брови и попыталась возразить:

– Но Лена никогда не общалась ни с кем таким, кто мог бы это сделать. Я знаю всех ее друзей… Хотя, если подумать, то есть один… молодой человек. Я никогда не одобряла ее общения с ним.

Я прервал начавшееся излияние родительских забот:

– Вообще-то, вы могли и не знать о таком человеке. Поверьте, это случается, дети довольно часто скрывают от родителей какие-то факты своей жизни.

– Но почему Лена должна была от меня что-то скрывать? У нас никогда не было плохих отношений!

– Дело не в плохих отношениях, Мария Евгеньевна. Просто ваша дочь вступила как раз в такой возраст, когда иметь тайны от родителей – своего рода признак хорошего тона. Необязательно это что-то предосудительное и тем более хранящее угрозу. Иногда это просто дневник, который спрятан где-нибудь под матрасом.

Глаза Марии Евгеньевны азартно блеснули, и я от всей души пожелал, чтобы никакого дневника у девушки не оказалось. А то получится, что я ее хоть и косвенно, но все-таки сдал. Нехорошо, честное слово.

– Скажите, я могу посмотреть комнату вашей дочери? – спросил я. – Вдруг найдется что-то такое, что наведет на правильную мысль. А заодно и вашей дочери поможет.

– Каким образом? – удивилась Мария Евгеньевна, – Леночка лежит в отделении для буйных, и врачи понятия не имеют, когда произойдут хоть какие-то изменения в лучшую сторону. Ее пичкают транквилизаторами в лошадиных дозах, и даже это не слишком-то помогает. Стоит ей хоть немного отойти – бросается на людей, кричит так, что вся больница ходуном ходит… Я ее навещаю, а она даже меня не узнает и готова и мне вцепиться в волосы. Я была в больнице позавчера, так Леночку привели ко мне в смирительной рубашке. У меня просто сердце кровью облилось, когда я увидела свою дочь такой!

Я терпеливо объяснил:

– Поймите, если на самом деле кто-то оказывал психологическое воздействие на вашу дочь, могут быть какие-то следы этого. Книги, записки какие-то. Возможно, аудиозаписи. Если они действительно есть, по ним мы сможем выйти на злоумышленника. А вот если выйдем на него и сможем взять его в оборот – будут какие-то зацепки для докторов, занимающихся лечением Лены. И вообще, Мария Евгеньевна, я очень хочу вас попросить о помощи. Хотя бы потому, что один из тех двух случаев невроза, которые произошли с другими девушками, закончился трагедией. Девушка упала из окна и разбилась насмерть.

Мария Евгеньевна побледнела. Наверное представила себе, что и она могла бы ходить не в больницу, к безумной, но все-таки живой девушке, а на кладбище. После недолгой паузы она кивнула:

– Ладно, пойдемте. Я покажу вам все, что хотите.

– Вы не беспокойтесь, – сказал я. – Я буду очень осторожен.

Мария Евгеньевна вяло отмахнулась. Дескать, пустое все это. И раз речь зашла про обыск – так и ни к чему рассыпаться в извинениях. Она встала со стула и жестом пригласила меня следовать за ней.

Комната Лены была, откровенно говоря, странной. Нет, в принципе, я уже давно разучился удивляться тому, чем развлекается и дышит нынешняя молодежь, но тут вспомнил прежние навыки.

Судя по всему, стены комнаты раньше были оклеены обоями, но потом их ободрали, причем как попало – тут и там виднелись ошметки бумаги. Поверх этого безобразия комнату покрасили в сумасшедшее сочетание серого, зеленого, синего и черного цветов. Получилось что-то среднее между творением безнадежно сбрендившего авангардиста и камуфляжем армии инопланетного вторжения. Найти в этих безумных узорах хоть какую-то систему не представлялось возможным. Не факт, что она там вообще была.

С потолка на том, что некогда было проводами от люстры, свисала гирлянда, сделанная из пучков сухой травы, разноцветных бумажек, бечевки и множества разных мелочей вроде бижутерии, пластмассовых елочных игрушек, компакт-дисков и даже столовых приборов. Она доставала почти до самого пола. И хотя, вроде бы, сквозняков в комнате не было, гирлянда шевелилась. Будто бы жила своей, загадочной жизнью.