Шимун Врочек - Метро 2035: Питер. Специальное издание

– Иван, смотри, что я добыл! – Пашка ворвался в палатку. Замер.

Иван с Катей отпрянули друг от друга. Пашка прошел между ними, с грохотом поставил бочонок на стол, повернулся. Неловкая пауза. Пашка оглядел обоих и сказал Ивану:

– Что у тебя с рожей?

– Стучать надо вообще-то! – рассердилась Катя, – Павел, блин, Лександрыч.

Иван поднял руку и потрогал лоб. Вроде маской противогаза было закрыто, а поди ж ты.

– Обжегся.

– Че, серьезно? – Пашка смотрел на него странно. – И как это вышло?

Рассказывать целиком долго.

– Карбидка рванула, – сказал Иван чистую правду. – Вот и обожгло.

– Да ну?! – Пашка всплеснул руками. – А-афигеть можно. Ты с ней что, целовался, что ли? С карбидкой?

– Пашка! – прошипела Катя.

– А что Пашка?

Эти двое терпеть друг друга не могли – еще с той поры, как Иван с Катей впервые закрутили роман. Интересно, что когда появилась Таня, Пашка почему-то успокоился…

«К черту».

Иван встал, потрогал эластичный бинт, перетягивающий ребра. Бинт был желтый, старый, не раз стираный. Общество, бля, вторичного потребления! Так назвал это профессор Водяник?

Иван прошел к зеркалу с выщербленными краями, что стояло в палатке на столе. Оглядел себя. Синяк на груди замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Красавец. Как раз для завтрашней церемонии.

Диалог за его спиной перешел в схватку.

– Паша, к твоему сведению, – сказал Пашка язвительно. – С карбидками не целуется. Потому что у него – что?

– Что?

– Диод! Честный диггерский диод. А не какая-нибудь карбидка-потаскушка!

Иван резко повернулся. Катя замерла. Лицо бледное и чудовищно красивое. Медуза Горгона, дубль два.

– Па-ша, – сказал Иван раздельно. – Выйди, пожалуйста.

– Я что…

– Выйди.

Когда Пашка вышел, Иван вернулся к койке. Не стесняясь, быстро сбросил штаны, что надевал под химзу, натянул чистые. Сунул руки в рукава рубашки, застегнул пуговицы. Посмотрел на упрямый затылок Кати, которая опять загремела своими банками-склянками. Красивый затылок, красивая шея.

– Готов? – спросила Катя, не оглядываясь.

– Да, – сказал Иван. Подошел к ней. – Не обижайся на Пашку.

– Не буду. Он прав. Я шлюха.

– Пашка дурак, – сказал Иван. – У него все – или черное, или белое.

– У меня тоже. Дала, не дала, так, что ли?!

Она резко повернулась к Ивану, вздернула подбородок.

– Нет. – Иван поднял руку, дотронулся до Катиной щеки. Почувствовал, что девушка дрожит. – Ты хорошая. Пашка тоже хороший, только дурак.

– Почему я такая невезучая, а? – Она смотрела так, словно действительно ждала, что Иван ответит.

Он вздохнул. «Не умею я утешать».

– Брось, – сказал Иван. – Ну… хватит. Твоя судьба где-то рядом, Пенелопа. Я уверен.

Она хмыкнула сквозь слезы.

– Придурок ты, Одиссей. Бабья погибель. Это я сразу поняла, как только ты на станции появился.

«К черту все!» Иван обнял Катю, притянул к себе. Прижал крепко, чувствуя опустошающую нежность. Это все равно остается – сколько бы времени не прошло.

– Все. Будет. Хорошо.

– Красивый ты, – сказала Катя развязно. – А Таня твоя молодец. Другие все суетились, а она себе королевой. Молодец. Так и надо. Вот ты и попался. – Она вдруг сбросила эту манеру. – Смотри. Будешь Таньке изменять – я тебе сама яйца отрежу. Вот этими самыми ножницами. Понял, Одиссей?

– Понял, – сказал Иван. Держал ее крепко, чувствуя, как уходит из Катиного тела дрожь. Голова кружилась – от усталости, наверно. Красный свет казался чересчур резким.

Все, пора на боковую. Только…

– Знаешь, зачем я ходил… – начал Иван.

В палатку ворвался Пашка. Угрюмо прошествовал к столу, схватил бочонок с пивом, буркнул: «Звиняйте, забыл». И вышел в дверь мимо остолбеневших любовников.

– Ну, пиздец, – сказал Иван, глядя вслед другу.

Катя посмотрела на его растерянное лицо и вдруг начала хохотать.

Он вышел из медчасти, забрав только сумку и автомат. От брезента ощутимо воняло жженой резиной. Иван поморщился. Сейчас бы почистить оружие и спать. В глазах резь, словно сыпанули песка. Тяжесть в голове – чугунная и звенящая, как крышка канализационного люка.

Впрочем, осталось одно дело.

– Пашка! – Иван осекся. Рядом с палаткой уже никого не было.

– …в некотором роде это ответ на знаменитое высказывание Достоевского: «…широк человек, слишком даже широк, я бы сузил».

Иван остановился, услышав знакомый голос.

Возле искусственной елки, увешанной самодельными игрушками и даже парой настоящих стеклянных шаров, сидела компания полуночников. Гирлянду на елке никогда не выключали – цветные диоды энергии ели минимум, а света для ночной смены вполне хватало. – Вот что получается. Мы сузили свой мир, – говорил пожилой грузный человек с черной растрепанной бородой. – До этого жалкого метро, до живых – пока еще! – станций. А ведь это конец, дорогие мои. Так называемые диггеры или сталкеры – самая опасная профессия…

– После электрика, – подсказали из темноты.

– Совершенно верно, – сказал Водяник. – После электрика.

У профессора бессонница, поэтому Иван не удивился, застав его здесь – у елки было что-то вроде клуба. И надо бы спать, а душа неспокойна. Один выпивает, другой ходит к елке, песни поет и байки слушает. Впрочем, пообщаться с Водяником в любом случае стоило. Ходила шутка, что, столкнувшись с профессором по пути в туалет, можно ненароком получить среднее техническое образование.

А еще говорили, что анекдот, рассказанный Водяником, тянет на небольшую атомную войну. По разрушительным и необратимым последствиям.

Профессор не умел шутить, хотя почему-то очень любил это делать.

– А как же Саддам, Григорий Михайлович? – спросил кто-то. Про Саддама Великого Иван слышал. Про него все слышали.

Когда случилась Катастрофа и гермозатворы закрылись, люди впали в оцепенение. Как кролики в лучах фар. А потом кролики начали паниковать – выяснилось, что отпереть гермозатворы нельзя, автоматика выставлена на определенный срок. Тридцать дней. То есть Большой Пиздец все-таки настал. Радиации на поверхности столько, что можно жарить курицу-гриль, прогуливаясь с ней подмышкой.

Тут людей и накрыло.

Дядя Евпат рассказывал, что прямо у него на глазах один большой начальник – тот сидел в плаще и шляпе, держа в руках дорогой портфель из коричневой кожи – достал из этого самого портфеля пистолет, сунул в рот и нажал на спуск. Кровь, мозги – в разные стороны. А люди сидят плотно, народу набилось, не сдвинуться. Всех вокруг забрызгало. И люди начали смеяться, – говорил дядя Евпат. – Я такого жуткого смеха в жизни не слышал. Представь, сидит мужик без половины башки, даже упасть ему некуда, а они ржут. Истерика. Вот такая комедия положений…