Елена Долгова - Сфера Маальфаса

Нора летела что было сил, дома становились все ближе, однако изрядно мешала припорошенная снегом неровная земля – перекопанные поля окружали деревню. Впереди замаячили человеческие фигурки, девушка рванулась прямо к ним. Расширенными от удивления глазами смотрели на незнакомку три женщины в крестьянской одежде – худые, оборванные, они выглядели не лучше женщин-альвисов, да что там – хуже, пещерные жители были бледны, потому что не видели солнца, кожа этих женщин потемнела, иссушенная ветром и холодом, а лица несли печать преждевременного увядания.

Алиенора остановилась, подбирая слова – как лучше обратиться с просьбой о помощи к простолюдинкам? Сказать она не успела ничего.

– А-а-а! Это пещерная тварь!

Одна из крестьянок пронзительно завизжала, указывая на альвисианское платье Алиеноры. Другая, более смелая, нацелилась вцепиться в волосы девушки, третья угрожающе подняла лопату, которой до того безуспешно пыталась ковырять мерзлую землю.

Все свершилось мгновенно. Нора опять бежала со всех ног, но уже в прямо противоположную сторону. За нею неслись три разъяренные фурии в развевающихся платках, две из них придерживали на бегу подолы, третья, самая проворная, размахивала над головой лопатой. Девушка вломилась в заросли шиповника, и только тогда острые шипы на голых ветвях заставили противниц отступить.

– Ведьма! Только попробуй еще раз сунуться к нашим полям! Мы вырвем твои бесстыжие глаза, насылающие порчу!

Нора поразилась исступленной ненависти, переполнявшей этих женщин.

У дома ее ждал нахально улыбающийся Дайгал.

– Хорошо прогулялась, девица Нора? Сегодня отличая погода.

Свое мнение о погоде и о Дайгале баронесса фон Виттенштайн, утыканная колючками, в одежде, усеянной сухими головками репейника, постаралась оставить при себе.

(Империя, Уэсток, январь 7000 года от Сотворения Мира)

Зима последнего года седьмого тысячелетия от Сотворения Мира пришла в Империю поздно и оказалась на редкость несчастливой. Снег скудным, робким слоем выпал на поля, нагая земля промерзла до стеклянного звона. Реки севера одел ломкий лед, прохожий на улицах самого Эберталя, случалось, ночью замерзал, особо – если был пьян или ранен грабителем.

Вступило в права 1 января 7000 года, и загремели зимние карнавалы – люд столичных предместий отметил роковую дату грандиозными кутежами. Студенты Эбертальского университета вкупе со вновь прибывшими вагантами (сначала подрались, потом побратались), надев размалеванные личины, дружно пугали прохожих. Пожилые добропорядочные вдовы, случалось, едва не кончались на месте. Более стойкие или склонные к мистическому созерцанию судачили о близком конце света. Круглый счет лет вкупе со священной семеркой располагал. Веяло жутью и сумрачной надеждой. Сквалыги дрожали. Праведные молились. Неисправимые грешники и моты по натуре продавали имущество (все равно пропадет!) и предавались утонченному, дорогостоящему разврату.

В довершение несчастий объявился мор – люди кашляли, задыхались, не могли глотать даже теплую воду и в недельный срок отходили лихорадкой. Дети сгорали быстрее.

Обычно поветрия поражали Церен летом, поэтому лекари разводили руками – никто не знал толком, что делать. Бродячие проповедники, ежась на сквозном ветру и взывая к щедрости растерянных церенцев, склоняли сердца к усердной молитве, посту и покаянию. Некоторые врачи, в том числе знаменитый доктор обеих медицин [3] То есть и терапевт, и хирург в одном лице – редкое сочетание. Парадамус Нострацельс, соглашались – больные с распухшим горлом есть все едино не могли, зато пламенная вера, случалось, поднимала со смертного одра самых безнадежных.

Кое-кто, уже не чая при святых спасения, пристрастился к занятиям иным. Никогда еще не были так переполнены кабаки, прибыльно занятие своден, смелы и изворотливы воры. То ли от молитв, то ли от прочих коллизий, но эпидемия как будто бы стала немного утихать. Однако стражи спокойствия и в столице, и в других городах, что поменьше, еще долго сбивались с ног, хватая вконец обнаглевших урок, а добродетельные горожане судачили под шумок, что стража сама причастна к грабежам. К иным же, отдаленным от столицы, городкам с опаской приближался и купец, и земледелец. «Безграмотный» (тот, у кого не оказалось охранной грамоты) рисковал быть схваченным и обобранным дочиста, обиженные убытками сеньоры и их отощавшие слуги открыто творили разбои.

Сказывались и прежние святые войны за южным морем. По дорогам Церена шастало множество сумрачного вида людей – по их собственным словам, рыцарей. Эти удальцы крепко и с правильного конца держались за меч, зато не имели ни бурга, ни вассалов, ни пяди собственной земли. Отчаявшись отыскать покровителя, несчастные порой сбивались в настоящие шайки, и властям приходилось вербовать наемников из оседлых подданных Империи, чтобы отбить нападения наемников странствующих.

Как только кое-как вразумленными грабителями до отказа набили имперские тюрьмы, поползли зловещие слухи – пропадают младенцы. В передаваемых шепотом историях вельможи-дьяволопоклонники готовили из невинной крови молодящие напитки и укрепляющие мужскую силу зелья. Разъяренные матери открыто поносили попустителей. Предместье Эберталя бурлило котлом. Кое-где впрямь поймали и насмерть забили каких-то колдунов (очень старых и для женского пола совсем не привлекательных).

«Псы Господа» сбивались с ног, хватая и тех, кто шептался, и тех, на кого указывала молва. Страшной приметой считали в народе появившиеся неизвестно откуда стаи белых волков.

На фоне всех этих бед как-то потускнело и забылось то, что так занимало умы людей еще совсем недавно – альвисы. Память о четырех загубленных городах осталась, но новых бед с этой стороны пока не приходило, о них и думать перестали. А зря. Беда явилась-таки. Император Гизельгер объявил о начале войны против Hortus Alvis.

Такая кампания – не то, что святой поход – она не сулила ни новых стран, ни тучной прибыли, ни яркой славы, разве что на дорогах потише станет. Однако военные налоги взимались железной рукой. Собиралось баронское ополчение, каждого рыцаря при собственном знамени обязали явиться с отрядом вооруженных вассалов. А серебро на военные расходы, простите? С этим, как всегда, оставалось туго, и весьма. Допоздна горел свет в окнах канцелярии короны. Крестьяне роптали. Ремесленники разорялись. Над Цереном нависло тревожное ожидание.