Владимир Добряков - Час совы

— Видимо мне придётся рассказать вам всё. Иначе вам трудно будет меня понять. Только одна просьба: приберегите вопросы на конец. Очень трудно рассказывать, когда тебя постоянно сбивают. Договорились?

— Угу, — кивает Платонов.

Я рассказываю ему о параллельных Мирах-Фазах. Рассказываю о Фазе Стоуна, о нашей работе в реальных Фазах. Коротко говорю о том, кто я такой, и как попал в Монастырь. Упоминаю о ЧВП и нашей борьбе с ним. И более подробно рассказываю о той ситуации, в которую я попал. Платонов слушает очень внимательно. Выражение недоверия на его лице сменяется сначала заинтересованностью, а под конец и сочувствием. Он дважды сворачивает себе самокрутку. Я тоже выкуриваю сигарету. Мне начинает казаться, что Платонов всё понял и уже поверил мне. Но всё-таки здравый скептицизм одерживает в нём верх.

— Складно рассказываешь. Даже не сбился ни разу, — хвалит меня он, — Я, грешным делом, почти поверил. Только вот, мил человек, Андрей Николаич, а чем ты мне докажешь, что всё это правда?

— А какой мне смысл врать? В конце концов, я мог бы придумать что-нибудь попроще и поправдоподобней.

— А такой. Вот, мол, прибудет человек из Светлого Будущего, и большевики уши развесят, бросятся к нему с распростёртыми объятиями и всю свою бдительность утратят. У Антанты таких хитрецов, раком не переставишь.

— Значит, Максим Петрович, вам нужны доказательства? Пожалуйста. Взгляните на моё оружие, — я показываю на автомат Калашникова, — Вы видели что-нибудь подобное?

— Если я не видел, то это не значит, что его не существует, — резонно отвечает комиссар, — Я вот аэроплана никогда не видел, но ведь они есть и летают. Вон, на станции, на платформе один стоит, англичане вместе с танком белякам привезли. Возьмём станцию, и увижу, и руками потрогаю.

— Хорошо, — я задумываюсь ненадолго и решаюсь, — Берите свой маузер и стреляйте мне в грудь. Только не в грудину, а в рёбра: вправо или влево, всё равно. Не опасайтесь, вы меня не убьёте, только с ног сшибёте. Не скрою, это будет больно, но не опасно.

— Это почему? — удивляется комиссар.

Я расстёгиваю комбинезон и показываю блестящий мелтан:

— Эту ткань винтовочная пуля может пробить с расстояния не дальше чем в сто метров. Пистолетную же пулю она выдерживает и при выстреле в упор. Этого мало?

— Мало ли чем Антанта может своих агентов снабдить.

— Ну, и скептик же ты, Максим Петрович! Угости-ка меня махорочкой, давно её не курил.

Платонов протягивает мне кисет и с интересом смотрит, как я сворачиваю самокрутку, прикуриваю и затягиваюсь. А я смотрю на его измождённое, усталое лицо, и мне приходит в голову, что во время Гражданской войны пайки были весьма скудными.

— А вы ели сегодня, Максим Петрович?

— Когда бы я успел? Сейчас, как раз время завтрака, а я с вами разговоры разговариваю.

— Где ваш котелок?

— Вон стоит, — Платонов показывает на полочку.

— А вода есть?

— В ведре.

— Тогда я вас сейчас угощу завтраком, раз вы пропускаете его из-за меня.

— Не извольте беспокоиться, — язвительно говорит Платонов, — Ребята мне принесут.

— Ничего-ничего, какое там беспокойство.

Под пристальным взглядом комиссара я наливаю в котелок воды, бросаю туда термическую капсулу и высыпаю пакетик порошка. Через две минуты по землянке разносится аромат настоящего плова. Ставлю котелок перед обалдевшим комиссаром:

— Приятного аппетита!

Платонов смотрит на плов, как на касторку. Я усмехаюсь:

— Не извольте сомневаться, это вполне съедобно и даже вкусно.

Беру ложку и снимаю пробу:

— Конечно, вкусно! Прошу! — я протягиваю ложку Платонову.

Тот недоверчиво берёт её и осторожно пробует плов. Глаза у него лезут на лоб, и он начинает наворачивать с аппетитом изрядно изголодавшегося человека. Спохватывается он только, когда ложка начинает цепляться за дно котелка.

— А вы?

— Обо мне не беспокойтесь. Матросы же сказали вам, что я только что поел. Ещё нужны доказательства?

Платонов молчит, и я выхожу из себя:

— Послушай-ка, Максим Петрович! В конце концов, я ведь могу с вами здесь и не разговаривать, а сделать вот так.

Я делаю угрожающее движение правой рукой. Платонов пытается схватить маузер, но тот уже в моей левой руке и смотрит прямо ему в лоб. Правой рукой я беру свой автомат.

— Вот, теперь, — говорю я, — одной очередью я прикончу матросов, что стоят за дверью и пристрелю вас. Потом возьму пулемёт и в упор расстреляю ваш отряд. И если бы я был белогвардейцем, я бы так и сделал…

Платонов, пока я говорю, медленно встаёт. На лице его ни страха, ни растерянности, только ненависть.

— Но я же этого не делаю! — договариваю я и бросаю пистолет на стол, а автомат на землю.

Махнув рукой, я снова сажусь на скамейку и, не спрашивая позволения, беру со стола комиссарский кисет и сворачиваю самокрутку.

— Какие ещё нужны доказательства? Да если на то пошло, мне и оружия-то не надо, чтобы с вами справиться. Зовите ваших матросов с винтовками, и вы увидите, как я успокою их голыми руками. Только, лучше не надо. Не дай Время, кости им поломаю, ущерб вашему отряду нанесу.

Платонов смеётся:

— Ладно, Николаич, успокойся, не горячись. Убедил ты меня. Не оружием своим и не этими фокусами убедил. Убедил ты меня вот, этим, — он показывает на пустой котелок, — ещё тем, что оружие сейчас бросил. А больше всего, знаешь чем?

— Чем же? — спрашиваю я и затягиваюсь махоркой.

— А вот этим самым, — он показывает на мою самокрутку, — Уж больно ты её мастерски крутишь, да и куришь махру, что твой «Дюбек». Офицерьё так не может.

Я смеюсь, а он снова садится за стол и смотрит на меня внимательно, доброжелательно и с любопытством.

— Так говоришь, из будущего? И какое же оно, наше будущее?

— Ваше? Не знаю.

— Как это, не знаешь?

— Ваше будущее ещё не состоялось, Максим Петрович. Я же говорил тебе, что Время состоит из бесчисленного множества Фаз. И жизнь каждой Фазы течет по-своему. Ваше будущее делается в настоящий момент, и зависит оно от множества факторов. В том числе и от того, успешно ли выполнит ваш отряд свою задачу или положите вы здесь свои жизни. Я не шучу. Возможно, что кто-то из этих молодых матросов после войны станет выдающимся ученым, а может быть в вашем отряде есть и Пушкин, и Айвазовский, и Чайковский, и Шаляпин. Или у кого-нибудь из них родятся гениальные дети, которые окажут заметное влияние на развитие вашей Фазы. А вот сегодня они могут головы свои сложить, так и не сделав того, что могли бы сделать. И история ваша пойдёт по-другому. С основного-то пути она не свернёт, а вот в деталях… А ведь из этих-то деталей она и складывается.

Платонов задумывается и долго кивает головой, словно продолжает слушать меня и соглашается со мной.