Иван Тропов - Каратель

– Что вы улыбаетесь?

– Мой господин сказал, что он чистит мир от таких, как я?

– Ну?

– Мой господин ошибается. Вы не чистите мир от нас. Вы убиваете нас.

– Не вижу разницы.

– И все-таки она есть… И надеюсь, очень скоро вы это поймете.

– Да ну? Я убиваю вас, не давая вам и дальше убивать мальчишек! Не давая превращать людей в послушных овечек. Не давая…

– Овечки, о да! – подхватила Диана. – Чужие судьбы, которые мы корежим только ради того, чтобы плести из них себе новые наряды, и жизни их детей, которые мы обрываем, чтобы продлевать свои…

Она говорила с издевкой, в тон мне, и все же мне показалось, не без горечи… Но ее лицо уже стало пустым, голос ровным.

– Все это очень благородно, Влад. Но есть разница между тем, чтобы спасать чужие судьбы, спасать жизни детей, и тем, чтобы убивать нас любыми средствами. До поры до времени одно идет под руку с другим, но так будет не всегда, поверьте мне… А ведь так уже было, – вдруг подалась она вперед, ее взгляд давил на меня. – Уже случалось, когда эти тропинки расходились в разные стороны…

– О чем вы, Диана?

– Тот мальчик. Мой последний мальчик… – Диана прищурилась. – Ведь вы уже были здесь к тому времени? Вы были здесь, когда приезжала Карина. Были, ждали, пока она уедет, увозя мальчика… Второго. А первого дали ей убить. Здесь, на моем алтаре. Чтобы затем взять меня врасплох… Вы знали, что с ним будет в чернолуние. И не вмешались. Ничего не сделали. Сидели и ждали. Так что же вы делаете? Что для вас главное? Спасать чужие судьбы и детей или убивать нас, убивать любыми средствами?

– Мы дали погибнуть тем близняшкам, но за них взяли двух сук. Это спасет куда больше жизней.

– Что же… – Диана почему-то опять улыбалась. Не без горечи, но и не без удовлетворения. – Один мальчик за одну из нас, выходит, выгодная сделка… А два мальчика за одну из нас?

Я глядел на нее. Пытался понять, к чему она клонит.

– Что же вы замолчали, благородный искоренитель зла? Два мальчика – это все еще хорошая цена? А три мальчика? Четыре? Ну говорите же: да! любую из нас можно сменять и на четыре жизни, и на пять! Ведь спасено будет больше! Не так ли?

Я молчал.

– И за шесть, и за дюжину, и за два десятка… Что же вы молчите? Где та граница, когда вы скажете – нет?

– Вы зря трудитесь, Диана. Ваша софистика дырява, как решето. Что вы хотите мне доказать? Что мы покупаем ваши смерти за жизни ребят? Но это же смешно. Тот мальчишка и так погиб бы. Если бы мы атаковали вас раньше, до ритуала, до того как ваша подружка уехала… – Я пожал плечами. – С двоими мы бы не справились, скорее всего. Не убили бы вас, только погибли бы сами. И мальчишка все равно погиб бы. На том же самом алтаре. Только ближе к утру.

Диана безмятежно улыбалась, склонив голову к плечу.

– Он бы все равно погиб! И вместе с ним погибли бы мы! И те мальчишки, которых мы не спасли бы, если бы погибли сами! Все те мальчишки, которых вы продолжали бы убивать! Вы, и Карина, и все те суки, до которых мы еще доберемся! Можем добраться, пока живы.

– Ах… Значит, он все равно погиб бы?.. Вы не стали рисковать своими жизнями, потому что он все равно бы умер. Я правильно вас поняла, мой господин?

Я поморщился.

– Так верно ли я вас поняла? Ответьте же мне, мой господин.

Я промолчал.

– Верно… – подвела итог Диана. – Но тогда откройте глаза еще чуть шире, прошу вас. Тот мальчик, мой последний мальчик, не используй его Карина при очищении, разве он жил бы вечно? Не умри он здесь, он умер бы в другом месте, лет через сорок или пятьдесят. Все равно умер. Не продлевая чужую жизнь, а просто так. В старости и, может быть, в болях и несчастьях… Здесь же, на моем алтаре, он умер легко. Светло. Ему было так хорошо, как только может быть хорошо человеку на этом…

– Вот только не надо! А то я не знаю…

– Не знаете!

Ее голос с такой силой прошелся по комнате, что я невольно осекся.

Что-то я зацепил в ней. Что-то настоящее. Глубоко.

Но она уже успокоилась. Заговорила жестко, но спокойно:

– Вы были у белолунной. Он был у Карины и у меня. И это огромная разница. Он упорхнул бабочкой в темное небо, тихо и радостно… Уж поверьте мне, я позаботилась о том, чтобы ему было легко и светло… Так есть ли разница?

– Да! Сорок лет жизни, которые вы у него…

– Нет! Не в этих жалких летах! Что они? – еще не сгоревший пепел, всего лишь!.. Есть ли разница между мной и вами? Вы не стали рисковать своими жизнями, чтобы попытаться спасти его, ведь он все равно погиб бы здесь, так или иначе. Я не стала отказываться от своей жизни, чтобы оставить ему обрывок его существования – ведь он все равно умер бы. В ту ночь или через пятьдесят лет. Так или иначе… Так есть ли разница? Есть ли разница между нами? Между мной и вами, Влад?

– Вы в самом деле не видите разницы?

– Дело не в том, что вижу я. Или вы. Дело в том, что есть на самом деле. А чего нет. Поймите, никакой существенной, принципиальной разницы между мною и вами нет. Нет, Влад, ее просто нет… – покачала она головой. – Да сбросьте же шоры!

Я вскинул брови. Шоры?..

– Шоры, которые вы сами на себя цепляете, старательно, каждый миг. Все то, к чему вас приучили с детства, приучили в той людской стайке, где смерть считается неизбежной. И вместо того чтобы противиться этому, искать бессмертия, детей учат смирению перед смертью. А чтобы жить было не так страшно – ведь что для них жизнь? короткий бег к краю пропасти! – чтобы было не так страшно, выдумывают смешные глупости. Вечные истины, бессмертные идеи, подвиги во имя справедливости… И напяливают эти выдумки на себя, да поплотнее. Закутываются в них с головой, лишь бы не видеть того, что впереди, все ближе и ближе. Смерть. Вот единственное мерило всего, истинное мерило. Всех усилий, всех желаний, всех мечтаний… Работа, карьера, любовь – все прахом под ноги гниющей старухе… Что не становится глупым и бессмысленным, если рядом приложить мерку смерти? К чему самые старательные труды, к чему самая лучшая карьера, что толку от всех богатств мира, если впереди обрыв смерти? И чтобы не обессмысливать свои жизни, они учатся не замечать смерти. Ставить мерку смерти рядом с привычными понятиями – запрещено… Сначала это запрещают те, кто старше. Затем маленький человечек привыкает, начинает сам старательно закрываться от смерти… Тем старательнее, чем старше, чем ближе к нему обрыв, чем быстрее время несет его туда, укорачивая дни и годы… Сбросьте эти шоры!

– Я не вижу тут никаких шор. То, что вы предлагаете, – всего лишь еще одно искушение.

– Это потому, что вы в шорах… В шорах, к которым так привыкли, что не замечаете их. А когда шоры случайно спадают, яркий свет истины так режет ваши глаза, привыкшие к сумраку предрассудков, что вы сами – сами! – подхватываете шоры и старательно закрываетесь ими.