Николай Внуков - «СВЕРРЕ» ЗОВЁТ НА ПОМОЩЬ

Здесь можно было получить консультацию о специальных выпусках марок или денежных купюр в любой стране мира, полюбоваться аэрограммами или конвертами «первого дня», увидеть редчайшие «сцепки» и блоки марок, выпущенных еще в прошлом столетии и на заре нашего века.

Здесь попадались знатоки, к которым обращались за советом крупнейшие ученые города. Солидные филателисты приходили сюда с большими портфелями, в которых хранились специальные альбомы-классеры, битком набитые разноцветными сокровищами, нумизматы приносили свой тяжелый груз в матерчатых складнях, в кармашках которых лежали потемневшие от патины монеты.

И надо было видеть, как завсегдатаи магазина собирались вокруг какого-нибудь счастливого обладателя диковины, как жадно разглядывали ее, с каким благоговением слушали рассказ о ее приобретении!

И всегда странным казалось мне, что покидая магазин, вливаясь в общий поток на Невском, эти многознающие люди, эти поэты увлечения сразу же становились скромными прохожими, ничем не выделяющимися из общей массы куда-то вечно спешащей толпы...

Я собирал марки лет с пятнадцати, но истинным филателистом так и не стал. Говорят, что им нужно родиться. Я, видимо, был рожден для другого. Увлечение мое то гасло, то опять разгоралось, когда в мои руки попадали особенно красивые или редкие серии, но сколько-нибудь путной коллекции я так и не составил. Зато очень любил часами разглядывать чужие собрания, слушать разговоры о случайных счастливых находках и мечтать.

В тот год я начал подбирать серии марок, выпущенных во время Великой Отечественной войны, и стал довольно часто наведываться в подвальчик. Только позже я понял, что влекли меня в магазин не столько марки, сколько завсегдатаи и те любопытнейшие истории, которые они рассказывали.

Через некоторое время я уже раскланивался с некоторыми регулярными посетителями магазина, а месяца через два меня принимали там уже как «своего». Многих коллекционеров я знал по именам, а у трех или четырех даже побывал дома, в гостях.

Обычно серьезные разговоры или обмены только завязывались в магазине, а заканчивались в саду Шереметевского дворца, вход в который находился буквально в двух шагах, на Литейном проспекте. Здесь собирались не только филателисты и нумизматы, но и книжники. Именно здесь я и познакомился с Василием Степановичем Волковым.

Я уже давно обратил внимание на этого молчаливого человека с тростью в руке, одетого в старенький бурый пыльник, из карманов которого торчали небрежно сложенные газеты и журналы. Он заходил в магазин всего на несколько минут, быстро проглядывал складни нумизматов, спрашивал у новичков, нет ли в обмен или на продажу бумажных купюр, а потом медленно брел по Литейному в Шереметевский сад. Там он садился на скамейку где-нибудь подальше от входа и принимался за свои газеты, изредка бросая взгляд на соседние скамейки. Каким-то неведомым чутьем он угадывал нужных ему людей. Если такие появлялись в саду, он засовывал газеты в карман, медленно поднимался со своего места, тяжело опираясь на трость, и через некоторое время оказывался в группе, где велись особенно интересные обмены или разговоры. Стоял, слушал, смотрел, но никогда не начинал говорить сам. Только если к нему обращались, он поднимал на спрашивающего серые, всегда усталые глаза и отвечал тихим, тоже усталым голосом. Его почтительно слушали — он пользовался у коллекционеров непререкаемым авторитетом. «Так сказал Волков» — этот приговор никогда не подлежал сомнению. На вид ему было больше пятидесяти и казалось, что он постоянно болен, постоянно перебарывает свой недуг, и только прогулки в магазин и влажный, прохладный воздух Шереметевского сада позволяют ему держать себя в норме. Однако даже зимой он ходил без шапки, приглаживая ладонью разлетающиеся от ветра седые волосы, а когда на улицы падал первый снег, заменял пыльник коричневым драповым пальто и надевал на ноги черные суконные боты.

К нему часто обращались за консультацией. Одинаково серьезно он выслушивал и взрослого и мальчишку и терпеливо объяснял, что, например, штемпель из трех концентрических пунктирных окружностей с цифрой «4» внутри на царской марке в 10 копеек за лот принадлежал городу Астрахани, а шестиугольником из точек с номером внутри гасились марки в почтовых вагонах Николаевской железной дороги.

Несмотря на знания таких филателистических тонкостей, сам он, как ни странно, марок не собирал, а охотился только на старые денежные купюры. Да и купюры интересовали его не все. Скоро я заметил, что он разыскивает червонцы военных и довоенных выпусков. Когда я впервые появился в магазине, он сразу же подошел ко мне, как подходил ко всем новичкам: «Нумизмат или филателист?» Узнав, что я марочник, он пробормотал «жаль...» и больше уже не обращал на меня внимания. Правда, при встречах мы раскланивались друг с другом, но этим дело и ограничивалось.

Так прошло несколько лет. Я был редким гостем в саду, охота моя не превращалась в систематическую погоню, но каждый раз, когда представлялась возможность, я заглядывал в Шереметевку и видел Волкова с газетами на его обычном месте.

Я так и не подобрал тогда серий военных марок, увлечение снова погасло, засосали другие дела, и альбом, который я начал так красиво оформлять, надолго уснул в секретере моего книжного стеллажа.

Как-то из «Вечорки» я узнал, что ленинградские коллекционеры обрели, наконец, свой клуб — получили хорошее помещение, выработали устав, разделились на секции и вообще поставили дело на солидную основу.

Подвальчик встретил меня новой вывеской: «Диафильмы и диапозитивы». В дальнем конце зальца продавщица раскладывала по ящикам круглые патрончики с пленкой. Два-три покупателя разглядывали на витрине образцы диафильмов. Кассирша позевывала в своей стеклянной узенькой клетке.

В Шереметевском саду на скамейках дремали старушки, а по центральной дорожке, где обычно толпились любители, прогуливались молодые мамы с колясками. Никого из старых знакомых...

Я потерял Волкова на четыре года.

Письмо пришло ко мне с утренней почтой.

Простой деловой конверт с адресом, написанным незнакомой рукой. Стандартный лист бумаги, сложенный вчетверо:

«Уважаемый Николай Андреевич!

Однажды в саду Вас кто-то назвал по фамилии. Я запомнил. И только недавно узнал, что вы пишете. Прочитал несколько Ваших повестей. Ваш адрес отыскал в справочнике Союза Писателей. Убедительно прошу: если можете — загляните на днях ко мне. Очень и очень важно!

Я с утра до вечера дома, поэтому застанете меня в любое время.

С благодарностью — В о л к о в.»

Внизу был приписан адрес и подробное объяснение, как найти квартиру.