Вадим Еловенко - Иверь

Слова, которые рождались во мне тогда, так и не были сказаны вслух. «Люди! – обращался я про себя, глядя в улыбчивые лица. – Если среди вас есть хоть один шпион Апрата… верующий в свободу своей родины… снесите мне голову! Избавьте от этой адской боли внутри… Пожалуйста! Одна стрела в глаз. Один меткий бросок дротика… Я даже броню сниму…»

Щелкнули карабины брони, и она распалась на две связанные части. Сползла по руке к шлему и там, зацепившись, волочилась по брусчатке.

«Пожалуйста! – молил я. – Я прошу вас! Вот сердце. Вот голова. Аптечка далеко… меня не успеют откачать, а вас поймать… Ну что же мне, закричать?!»

Я огляделся и увидел, что, следуя моему примеру, все стаскивают броню, с которой срослись за время войны. Они, ликуя, указывали на меня и стаскивали редкие еще в нашей армии шлемы. Я видел пассов, смотревших на меня. Я пошел к ним. «Вы торговцы, вы все шпионы. Вы умеете убивать. Так сделайте одолжение, или я приду в вашу страну и предам ее мечу и огню. Ваших детей я буду сжигать в печах заживо. Убейте меня сейчас!»

Мой взгляд был, наверное, чересчур злобным и безумным. Пассы отшатнулись и растворились в толпе.

Я побрел куда-то вниз по улицам. Скоро я был у гавани. Сел на песок набережной и бросил к воде пластиковую кирасу и шлем. Они не долетели до воды. Упали на песок, словно мокрые тряпки, и замерли.

Я смотрел на них. Черное на желтом. Красиво. Красивее, чем даже черное на красном. Я заплакал…

«Все уже было. Уже ничего не изменить…»

«Я выполнил свою задачу. Был приказ завоевать. На тебе…»

«Что с тобой!? Прекрати! Ты идиот! Ну и что?!»

«Какая к черту богиня! Ты бредишь…»

«Иди ты к черту! Пошел… Она никто! Их, таких богинь, в каждом государстве здесь!.. А их у нас впереди сотни! Тысячи! И что, из-за каждой девки ты будешь такое закатывать?!»

«Иди проспись…»

Я смотрел на небо. Темное на голубом. Обрывки грозовых туч на бирюзовом небе. Черное на голубом! Даже красивее, чем черное на желтом…

«Она сама пришла! И сразу после заключения мира мы провели обряд».

«Да, мы с ней были! Она такая и есть. Да пошел ты…»

Оглядевшись, я вдруг осознал, что не помню, где, у каких ворот бросил капсулу. Я с трудом встал и подошел к воде. Надо умыться. Заплаканный бог – это нонсенс.

Я стоял на коленях в воде и умывался, когда услышал покашливание. Медленно обернулся. На песке в пяти шагах от меня стоял гвардеец и патруль из десяти охотников.

– Великий бог Прот утерял это. – Гвардеец держал в руках мои доспехи.

Я, снова взяв себя в тиски, сказал:

– Не утерял, а снял, чтобы умыться.

Гвардеец кивнул и скомандовал:

– Каре вокруг великого Прота!

Охотники вошли в воду, кто-то даже по колено, и окружили меня, стоя ко мне спиной и боком.

Гвардеец шел вне каре и, вероятно, вел меня к главному дому.

– Я иду к своему летающему кораблю, – сказал я, и гвардеец перенаправил каре к северным воротам. Благодаря ему я вспомнил, что именно там и оставил корабль.

За три квартала до ворот я уже видел его в просветы домов. Каре подвело меня к люку, и я, набрав код, собирался уже войти внутрь, но в это время гвардеец скомандовал:

– Каре на десять шагов пря-мо!

Кто куда смотрел, тот туда десять шагов и сделал. Кому-то пришлось обходить капсулу. Гвардеец протянул мне мои доспехи и сказал тихо:

– Не мне судить и… Боевой Зверь – мой учитель… Но так не делают… Она – ваш приз. Я был здесь на северных укреплениях, я все видел. Я вас видел. Я видел толпу, убегающую от вас. Я видел, как вы тащили на себе канонира и как вытаскивали с берега наших ребят… гвардейцев… Она – ваш приз. Вы победили…

Я горько ухмыльнулся, чуть не заплакав снова. Собрав волю и разум, я сказал:

– Она ничей не приз. Она богиня… Она женщина и призом быть не может. Не в нашей армии! Я прав, лейтенант?

– Конечно. У нас не принято… Мы не варвары, но…

– Никаких но… Даже не думай о таком… Прощай и удачи тебе, лейтенант с северных ворот…

Я рвал штурвал на себя, взмывая свечой в небо. Руки побелели и начинали болеть. Дури-то во мне много… Капсула не выдержала подъема. Компенсатор сорвался и сорок «же» ударили меня в грудь, выбив из нее воздух и остановив на мгновение сердце. Аварийное гашение скорости было тоже что-то с чем-то. Я висел на неработающем личном компенсаторе, встроенном в кресло, и пытался прийти в себя.

Ремонт делал уже на орбите. Без компенсатора летать нельзя. Хорошо, ЗИП мы еще не растащили на мелкие нужды. Восстановив частично гашение, я снова сел в пилотское кресло и повел капсулу в атмосферу.

Я восемь часов гонял ее в стратосфере и почти у земли. Делая свечи и падая в пике. Крутя бочки и ставя машину на попа2. Под конец я рухнул в океан. Капсула – как тот предмет, что не тонет. Она всплыла, словно мифологический кит, и, отражая солнце, стала неторопливо покачиваться на невысоких волнах.

Покачивание убаюкивало меня, и я, поставив капсулу на оборону, пошел к койке. Включил фильм из старых… Помните, было модным снимать про героических исследователей космоса, которые, сталкиваясь с жестким излучением, в легких скафандрах выползали на броневые листы кораблей и производили работы, которые только в доке можно сделать и еще желательно на планете. Во-во. Вот такую жвачку я поставил и мирно под нее вырубился.

Какая чушь мне снилась про меня, Ролли и Игоря! Даже вспоминать не буду. Я был рад, что проснулся…

Я вскочил, как на учениях. Капсула ревела боевой тревогой. Но, судя по тому, что корпус не трясся, она только собиралась открывать огонь. Прыгнув в кресло, накинул «визоры», вырубил режим и включил управление на себя. То, что я увидел, было ошеломляюще! КИТ! Нет. КИТЫ! Они были всюду вокруг меня. Капсула не открывала огонь, потому что в ее классификаторе они были занесены как редкие животные: даже в случае нападения следует избегать уничтожения. Я даже не верил такой удаче. Животные, которые на земле только восстанавливались, тут были в огромном количестве.

Я заставил капсулу снимать их «танцы». Она начала забивать ячейки памяти их играми. Скоро она отрапортовала, что часовой фильм записан. А я даже и не заметил, как час прошел. Я был настолько поражен, что куда-то пропали все неприятности этого и предыдущих дней. Я осторожно поднял капсулу над китами и, покружив с четверть часа, полетел назад. Назад к народу, ставшему моим. К своему народу.

Я не разговаривал с Игорем месяца три. Сначала он не мог приехать, потому что принимал власть в Апрате. Потом я уехал на границу с пассами и стал разбираться в последней стычке между гвардейцами и регулярными частями пассов.

Разобрались с горем пополам. Вопреки ожидаемой провокации, это и правда наши ребятишки, кому не досталось славы Ристы, бросились очертя голову на втрое превосходящий их отряд. И к устрашению врагов порубили всех на шашлык. Хорошо, есть не стали. Вместо того чтобы их казнить, как требовали пассы, я ввел институт тюрем. Испытал его на гвардейцах. Возникла тюрьма в Тисе, что-то подобное – в Ристе и Роле. Остальные обходились без тюрем. В Торке до сих пор было военное положение. Провинился – смерть.