Ивона Наварро - Музыка смерти

Время тянулось медленно, отмеряясь не часами, а дежурствами Вэнс и Брэнгуина, которые договорились сменять друг друга через два часа. Деймону оставалось только ждать — спать, если полудрему на неудобной койке можно было назвать сном, есть или бездумно таращить глаза на бесчувственного человека, пытаясь отрешиться от потока сцен из давно забытого прошлого, в котором он почему-то видел себя вполне счастливым молодым человеком, во всяком случае его лицо не выглядело таким осунувшимся и на нем не было этой трясущейся маски горечи. Кен тоже виделся ему полнолицым, кудрявым молодым парнем, дикие глаза которого, искрившиеся чистотой океанской воды под полуденным солнцем, доводили женщин в зрительном зале до экстаза. Последний год обучения в колледже они были неразлучны. Боже, с какой легкостью талантливые пальцы Кена справлялись со сложными композициями Деймона, как покорно подчинялись им все импозантные переливы ритма и самые тонкие полунамеки мелодии любой его вещи. Наркотики, конечно, играли в этом не последнюю роль — Кен всегда принимал их, но в небольших дозах: он просто экспериментировал, желая попробовать все. Предполагая, что Деймон не догадывался о его опытах с желе, Кен имел в виду, что это никак не отражалось на их финансах. Несколько шабашных концертов, немного рекламы — и внезапно появилось больше заявок, чем они могли выполнить. Частные вечеринки и свадьбы уступили место выступлениям в ночных клубах, которые по две-три недели подряд приглашали их играть в пятницу и субботу, обозреватели радиостанций Манхэттена и Нью-Джерси стали делать прозрачные намеки о выступлениях с парой песен в прямом эфире, пришло приглашение из… «Синсаунд» .

Приглашение из «Синсаунд» было адресовано только Деймону, поэтому он ответил на него звонком, не поставив в известность Кена. В конце концов, менеджером их дуэта был он. Эддингтон договаривался о выступлениях, составлял их графики и репертуар, писал музыку и еще ухитрялся не пропускать лекции по последним четырем предметам, полный курс которых должен был дать ему степень бакалавра музыковедения. Сперва предложение «Синсаунд» его потрясло, затем оскорбило и озлобило, однако через две недели он его принял. Именно в «Синсаунд» его просветили относительно того, насколько глубоко Кен погряз в наркотиках, а эта компания не хотела иметь ничего общего с дуэтом, даже если только один его член пристрастился к вкусу химических стимуляторов.

Деймон решил, что сможет найти Кену замену, Через три недели — после получения приглашения он переехал из арендовавшейся ими вдвоем с Кеном квартиры в испанском квартале Гарлема в голубятню, которой предстояло стать его домом на следующие полтора десятка лет. Тогда ему казалось, что он поселился в этом романтичном месте временно, заплатил, так сказать, «пошлину» за право подняться наверх. Но он так и застрял в этой жалкой квартире, самая потрясающая роскошь которой — обилие крысиных дыр.

Деймон замотал головой, пытаясь отделаться от неприятных воспоминаний, потом повернулся на бок и с надеждой взглянул на светящееся табло настенных часов. Прошло всего полтора часа, а он чувствовал себя так, словно заново пережил минувшие годы. Зарыв лицо в подушку, Деймон попытался снова уснуть, но смог задремать всего на полчаса. Обрывки реальности и воспоминаний соединились в новом полусне в стремительный коллаж, отдельные картины которого были отвратительно четкими, хотя проносились в сознании с бешеной скоростью.

Замены Кену Петрилло — Кену Фастеру — просто не могло быть. За все истекшие годы Деймон так ни разу и не встретил никого, кто обладал хотя бы долей инстинктивного чувства гитары и удивительной ловкости пальцев его старого товарища по комнате в общежитии колледжа. Изящные композиции Деймона неизменно коверкались менее талантливыми исполнителями до неузнаваемости. В отчаянии он сам взялся за гитару, месяц за месяцем упорно добиваясь нужного звучания, живя в нищете, видя, что мечты о карьере исчезают в никуда, словно вода из неисправного водопроводного крана. Потеря контакта с Кеном Петрилло означала, что глубинный потенциал его произведений никогда не будет раскрыт. Тем не менее, трудясь достаточно долго и упорно, он в конце концов добивался удовлетворения собственных жестких требований по крайней мере в отношении техники исполнения.

И вот именно он — тот, кто мог бы восполнить Утраченное, кто умел сделать все, в чем бы ни нуждался Деймон, чего бы он ни пожелал еще миллион лет назад, — заперт в этой клетке из небьющегося стекла, лежит почти бездыханный, со зреющим внутри него семенем чужого монстра и очень скоро должен умереть.

Деймон долго лежал с открытыми глазами, уставившись в черную пустоту потолка, и сон наконец сморил его. Ненависть обладает поразительной способностью не давать человеку отдыха. Деймон так и не смог решить, ненавидел он больше «Синсаунд» или Кена Петрилло. К нему вернулись те же страхи, те мысли и картины кошмаров, с которыми он справился — или только уверил себя, что справился, — годы назад. Его карьеру и будущее снова определил Кен, только на этот раз совершенно по-другому. Тогда он боялся, что без бывшего гитариста не сможет сотворить ничего стоящего, никогда не выберется из кокона своей пресной враждебности к общепризнанной музыке. Но он выбрался, вознесся к новым, более величественным высотам отвращения к миру и… снова попал в зависимость от Кена Петрилло.

Когда ненависть не одолевала его во сне, уступая место грезам о собственном существовании, Деймон видел свою жизнь разложенной перед ним громадной шахматной доской. Большинство клеток были черными, о Боже, их так много! — клеток его ошибок, на которых клубилось что-то совершенно нераспознаваемое. Редкими квадратами красоты и спокойствия лежали среди этой мятежной черноты светлые пятна случайных успехов. Фантазия сна вновь и вновь возвращала его в тот черный квадрат, где осталась фигура сломленного и раздавленного Кена. В нынешнем сне ему хотелось разглядеть, в каком состоянии оставил он тогда эту фигуру, которую, как оказалось, он в состоянии снять с доски в его шахматной партии с жизнью, очень хотелось удостовериться, что уже и тогда что-то исправить действительно было невозможно…

— Мистер Эддингтон? Просыпайтесь. Время — Кен вот-вот очнется.

Деймон так быстро занял сидячее положение, что почувствовал головокружение, и сразу же вспомнил разговоры о странном действии желе на человеческий организм. Что могло быть такого особенного в этом наркотике, если люди, превращаясь в развалины, духовно отдаются твари, которая не знает ни сострадания, ни любви, у которой кислота вместо крови, а зубы и когти не знают пощады? Пузырек с желе, спрятанный в кармане брюк, ощущался кожей бедра удивительно теплым, словно во время сна высасывал тепло из его тела.