Андрей Щупов - Похитители

Продолжая размышлять о человеческих нормах, о курьезах внешности и всей нашей парфюмерной костюмерии, как особой форме обмана, я сунул в карман жетон допуска и, помешкав, добавил к нему музыкальный кристалл. Помнится, один из восьмерых значился композитором, и не ознакомиться предварительно с его творчеством было бы непростительной оплошностью. Увы, шеф был не так уж далек от истины, высказываясь о моей компетентности в искусстве. Насвистывать я действительно любил, но свист и мелодия не всегда знаменуют одно и то же.

В кабинке репликатора, снабженной круглым, почти карманным зеркальцем, я еще раз заглянул серьезному господину в нахальные глаза и сколь мог постарался напустить в них глубины и мысли, после чего, стыдливо отвернувшись, набрал на пульте реквизиты жертвы номер один, а именно — нашего небезызвестного художника. Пульт заговорщицки подмигнул мне огоньками, и через секунду я уже стоял посреди огромной квартиры.

Объяснюсь сразу: слово «огромный» было вовсе не преувеличением, куда более нелепым казалось называть это обширное пространство квартирой. Для данного помещения, вероятно, имелись другие подходящие наименования. Например, стадион, театр, колизей… Во всяком случае каждая из комнат этой квартирки ничуть не уступала по размерам какой-нибудь молодежной танцплощадке. Пословицы «в тесноте, да не в обиде» мой художник, должно быть, никогда не слышал. Впрочем, уже через пару минут я сообразил, что наличие столь великого объема диктовалось жестокой необходимостью. В иное помещение стоящие тут и там, в специальных станках и просто у стен, гигантские полотна попросту бы не влезли. Пустые, ослепляющие первозданной белизной и чем-то непоправимо замазанные, они гнули золоченый багет, и я нисколько не удивился, рассмотрев блочные механизмы, струной натянутые тросы и напряженные стрелы автокранов. Шеф упомянул в разговоре о монументализме. Теперь я по крайней мере знал что это такое. Чтобы угадать изображенное на картинах, нужен был разбег — да еще какой! Я решил про себя, что выставки подобных картин должны проводиться на равнинах вроде Западно-Европейской. На худой конец годились все знаменитые пустыни: Гоби, Каракумы, Айдахо… Впрочем, судить не мне. Глядеть обычным глазом на обычное — занятие достаточно тривиальное. Великих тянет к высотам. Или же, очертя голову, они бросаются в другую крайность — с остервенением начинают вырезать собственное имя на человеческом волосе или выпиливают из фанеры микроба в натуральный размер…

Художника я нашел в гостиной перед жарко пылающим камином. В ярком пламени скручивались и догорали какие-то эскизы. Естественно, камин напоминал размерами мартен, но гигантизм меня больше не пугал. К некоторым из вещей иммунитет приобретается чрезвычайно быстро. Кроме того меня заинтриговала процедура сожжения картин. Багровея от натуги, художник разрывал цветастые холсты и трагическими взмахами швырял в огонь. Сомневаюсь, что таким образом он хотел согреться. Вероятно, все мы в глубине души — немножечко гоголи. Как известно, сжигать — не строить. И тем более — не живописать.

— Я по поводу вашего заявления, — деликатно кашлянув, пробормотал я.

Художник повел в мою сторону рассеянным взором. Странно, но выражение его лица совершенно не соответствовало драматичности момента. Он словно и не рвал свои творения, — так, прибирал мастерскую от ненужного хлама.

— А-а… Очень кстати, — удивленно проговорил он. — Впрочем, весьма рад. Присаживайтесь, пожалуйста. Чего уж теперь…

Признаюсь честно: я запутался в этом человеке с первого захода, заблудился, как в трех соснах. Его слова, интонация в совокупности с манерой поведения моментально сбивали с толку. Вот вам и гений! Поймите-ка такого! Содержимое его фраз не соответствовало содержимому мыслей, ну а мысли шагали вразброд, то и дело обгоняемые сердцем, интуицией и всем тем, чему не лень было двигаться в его внутреннем царстве-государстве.

Выжав из себя улыбку, я с видимой робостью пристроился на скрипучий стул, который немедленно пополз куда-то вбок. Взмахнув руками, словно птица, я едва успел подскочить. Художник невозмутимо сграбастал обломки стула и со словами «грехи предков — нам замаливать» скормил прожорливому камину.

— Итак, отдел расследований, если не ошибаюсь? — он наморщил тощенький лоб. — Что-то я читал про вас. Изрядно похабное, — он весело гоготнул, но тут же нахмурился. — Скверная статейка. Потуги графомана, плод измышлений бездаря. Но темы затрагивались ой-ей-ей. Я бы, признаться, не замахнулся. Честное-благородное! Впрочем, возможно, это была обыкновенная реклама. Да, точно. Дешевенькая реклама. И вы здесь совершенно ни при чем. Хотя и могли приструнить. Потому что кое-кого не мешало бы, — он переломил о колено одну из багетин и, метнув в огонь, приставил ладонь ко лбу, как сталевар на фресках минувшего.

— А может, простить их? — он взглянул на меня вопросительно. Только-то и есть добрых дел на Земле — любовь и прощение. Это против огромного греховного словаря. Кстати, не вы ли его сочинили?

Я ошарашенно кивнул. И тут же замотал головой. Возможно, я подсознательно начинал перенимать его стиль, и сами собой, откуда ни возьмись, в голове запрыгали несуразные фразы. Хлорофилл — это жизнь… Витамин Д спасает от рахита… Доминанта довлеет над генами… Одним из этих генов был, по-видимому, я. То есть, не был, а стал… Черт возьми! Я потер пальцами виски и, вспомнив зачем пришел, неуверенно приоткрыл рот:

— Я, собственно… — Слова неожиданно выпрыгнули из головы и предательской гурьбой разбежались по кустам. И было — с чего. Огромные глаза художника смотрели на меня с лютой свирепостью. Что-то снова приключилось с ним. Вернее, с его настроением. Черт бы побрал этих гениев! Я молчал, а сбоку гудел и потрескивал зловещий камин. Ситуация становилась все более двусмысленной. Чем бы это все завершилось, не знаю, но во взгляде художника в очередной раз произошла революционная перемена, потемневшим айсбергом строгость потекла и растаяла. Теперь он смотрел на меня, как смотрят на своего дитятю нежнейшие из родителей. Я полез за платком, чтобы утереть с лица пот. Этот гений был абсолютно непредсказуем!

— Так на чем мы остановились? — ласково спросил он.

Я гулко прокашлялся. Настолько гулко, что прокатившееся между стен эхо напугало меня самого. На далеком чердаке что-то скрежещуще опрокинулось.

— Простите…

Художник протянул руку и участливо похлопал меня по спине.

— Наверное, пища не в то горло попала, — пояснил он. — Такое бывает…

«Маразм!» — сверкнуло в моем мозгу. «Неужели они все такие?!» Я по-прежнему не забывал, что впереди у меня семь кандидатов, а значит, еще семь подобных встреч.