Джордж Локхард - Контрольный выстрел

— Но как мы могли исчезнуть? Ведь тогда Дарк не смог бы совершить путешествие, мы не исчезли бы, но тогда он совершил бы путешествие, и…

— …и именно так и случилось. Он создал петлю времени, в которой и он, и мы, обязательно существуем. Неплохой ход. Но далеко не лучший. К счастью, Дарк оказался недостаточно рассудителен.

— Что ты имеешь в виду, Рэйдэн?

— Он мог изменить ребёнку психопрофиль, и вернуть его приёмным родителям, Фалькоррам. А затем он мог бы вернутся в наше время, где Скай стал бы его верным слугой. Или даже рабом. Без всяких парадоксов.

( долгое молчание )

— Ты иногда просто пугаешь меня, маг.

( смех )

— Дорогой мой, неужели ты думаешь, что я выбрал драконов в качестве своей команды просто так? Вам подобные идеи просто в голову не придут.

( очень долгое молчание )

— Как бы я хотел сказать о себе то же самое…

Утром шёл дождь. Он даже решил, что сегодня ему придётся весь день мокнуть в поле, но дождь прекратился. Однако тучи остались…

Капитан Окинава Хамсин мрачно посмотрел на небо. Плохая погода, почти нелётная.

«Як» снаружи выглядел ничуть не лучше настроения пилота. Грязная, мокрая машина, неумело покрашенная в маскировочные цвета, и побывавшая во многих переделках. Но он ни за что не сменил бы самолёт. Он стал наполовину им самим.

В то утро его опять тревожили воспоминания. Последнее время у него часто болела голова. Память билась в запертые двери сознания, пытаясь прорватся на волю. Но двери были несокрушимы.

Пилот сидел в тесной кабине истребителя, и глядя сквозь мокрое бронестекло фонаря, видел вовсе не грунтовый аэродром своей дивизии. Он видел те дни, когда всё началось…

«Тогда мы с Николаем были желторотыми птенцами, только-только из лётного училища… Сколько надежд мы строили! Сколько планов обсуждали, сидя за бокалом шампанского… Коля никогда не признавал водки, и сумел заразить меня своей уверенностью…»

«Мы мечтали о подвигах. Мы с утра до ночи копались в самолётах, словно были механиками, а не пилотами. При слове Чкалов мы начинали дрожать…»

Окинава печально улыбнулся своим мыслям. На суровом лице воина улыбка смотрелась столь же неуместно, как цветок на взлётной полосе.

«Помню, как в 39-ом мы стояли у репродуктора, и слушали сводку о нападении на Польшу. Тогда я посмотрел на него, и сказал, что не больше чем через год начнётся война… Он кивнул.»

«Потом были первые истребители. Тогда И-16 казался мне даже не совершенством — чудом. Я излазил свою машину вдоль и поперёк, вместе с механиками разбирал двигатель. И хорошо помню возмущение, когда майор Мирошниченко, воевавший в Испании, мрачно заметил:

— Хорошая машина… Пока „мессеров“ не видел.»

Громадный человек, сидевший в кабине самолёта, усмехнулся.

«Я даже решил, что он сломался… Комэска дважды сбивали, и он только чудом не попал в плен. Поговаривали, что во второй раз он сломал ноги, и несколько дней прятался в воронке от бомбы. Но он никогда не говорит об этом».

Капитан Окинава Хамсин вздохнул. Его могучие руки невольно сдавили штурвал так, что под кожей проступили жилы, больше напоминавшие тросы.

«А потом была война».

Он стиснул зубы. Азиатское лицо исказала гримаса страшной ненависти.

«Коля погиб на третий день после передислокации на границу. Его сбил старый итальянский „Макки“, даже не „мессер“! Он упорно не слушал опытных лётчиков, которые предупреждали, что на большой скорости фонарь кабины „ишачка“ не открывается, и советовали его выбросить. Его сбили на высоте, и он не смог выпрыгнуть…»

После гибели друга, Окинава два дня молчал. На носу своего истребителя он нарисовал дракона, и за три дня сбил четырёх фрицев, в том числе одного «мессера». Майор назначил его командиром звена. Он не обрадовался.

«Потом шли недели, воздушные бои… Фюзеляж истребителя украшали уже девять звёзд. Но я не мог успокоится. Мне всё казалось, что врагов можно сбивать лучше. Я тренировался, разрабатывал новые фигуры… Всё бессмысленно!»

Товарищи по части сторонились Окинаву. Он не удивлялся. Капитан отлично знал, что мрачен и нелюдим. А после смерти Коли…

— Товарищ капитан!

Вздрогнул, очнулся. Посмотрел наружу. Там стоял молодой лейтенант из штаба дивизии.

— Да?

— Налёт на переправу! Срочно требуется поддержка с воздуха!

— Задача?

Окинава поймал планшет с заданием, и быстро просмотрел. Настроение ещё более ухудшилось.

«Кто слышал посылать один самолёт на поддержку?! Но у нас нехватка машин, и особенно пилотов… Нацисты даже не сопровождают бомберы — так уверены.»

— Я вылетел.

— Ни пуха ни пера, товарищ капитан!

Он мрачно усмехнулся.

— К дьяволу.

Запустил двигатель, вырулил на взлётную полосу, взлетел. Машина отличная. «Як» — это не «Миг», у него есть пушка, два пулемёта… Скорость на низкой высоте значительно больше, манёвренность лучше. А главное, машина живучая. Сколько раз в неё попадали, и ничего. Добирался до дому сам. Облачность очень низкая. Ему приходилось идти почти на бреющем. Внизу степь. Колышется пшеница…

«Осень 42-го. Проклятая война! Ненавижу войны! Но фашистов я ненавижу сильнее… Намного сильнее.»

Холмы. Пришлось поднять машину под самые тучи. Перелетел, и сразу увидел цель. Девять «Юнкерсов» и три «мессера».

«Шансов почти нет.»

Резко вверх, в тучи. Самолёты практически не видны — значит, и он тоже. Пошёл на сближение.

«Они меня не видят… Всецело поглощены бомбардировкой переправы. Сволочи!»

Первый «мессер» был уже в пределах досягаемости. Окинава выжал всё, на что был способен мотор, и рванул. Вынырнул сзади, бочка почти до земли, нос приподнять — и сэкономил снаряды. Очередь из пулемётов прошила дно фрица, тот взорвался. Расположение бензопроводов капитан знал отлично.

Двое других отреагировали сразу.

«Конечно, у них ведь рации… Проклятие!»

Свалил самолёт на крыло, и ушёл из-под обстрела. Резкий набор высоты. Мессер сзади! Поставил машину вертикально, и сбросил газ.

Фашист, разумеется, промчался над его головой, не успев затормозить. На этот раз Окинава дал длинную очередь из пушки, и тот задымил. Не тратя больше время, развернулся, и чуть не столкнулся лоб в лоб с третьим. Крыло прошила очередь, машину тряхнуло.

«Проклятие! Придётся рискнуть…»

Сбросил газ до нуля, и поставил самолёт вертикально. Конечно, тот скапотировал, и завалился назад. Что он и ждал, и чего не ждал фриц. Очередь из пушки пробила кабину «мессера», а Окинава потерял управление.

«Падаю! Высоты нет!»

Вцепился в штурвал, потянул так, что затрещали кости. Из горла само рванулось рычание…

…Машина всё-таки перевернулась, и понеслась к земле в нормальном положении. Он дал газ до предела, одновременно включил форсаж, и рванул штурвал на себя. Истребитель затрясло, перегрузка вдавила пилота в кресло. Рычание стало напоминать звериное, и без того узкие глаза ещё более сузились, налившись кровью…