Михаил Тырин - Дети Ржавчины

Рано утром мы покинули деревню. На нас смотрели из темных окошек, мальчишки выбегали из-под навесов и мчались под дождем вперед лошади, скакали вокруг. Вскоре они отстали. Половинка железного гроба осталась лежать в доме, я не знал, что сделают с ней крестьяне. Мы еще не выехали за пределы деревни, когда Надежда, глядя, как я поправляю на поясе тесак, проговорила:

— Ты найдешь мне такой же?

— Подумаю, — буркнул я.

Думал я недолго — всего несколько минут.

— Возьми, — я протянул ей магнитную дубинку. — С этим управляться проще, чем с тесаком.

Она приняла мой подарок и внимательно рассмотрела со всех сторон.

— Знакомая вещица? — спросил я.

— Не знаю... — она чуть пожала плечами. — Это, кажется, какой-то датчик.

— Теперь это твое оружие. Датчик нам вряд ли пригодится.

Она попробовала, как прыгает туда-сюда железный шарик, повертела рукоятку в руке. Я решил, что она достаточно ловко сможет управляться с этой штукой.

Деревня быстро стала невидимой за пеленой дождя, и ничего не осталось в мире, кроме нас и серой воды, падающей с неба. Дорога была, как канава с жидкой грязью, мне несколько раз приходилось вылезать из-под навеса, поднимать воротник и подталкивать телегу, которая то и дело вязла. Но потом стало легче — на каменистой равнине было не так много грязи.

Надежда свернулась клубочком позади меня, положив голову на скомканную мешковину, и неподвижно смотрела на дождь. Мне было жаль ее. Сам я мог перетерпеть и сырость, и холод, и опасности — что угодно. Но я не желал, чтобы и она прошла через все это. Я сам выбрал свою судьбу здесь, а за что страдает Надежда — неизвестно...

— Куда мы едем? — спросила она.

— Есть одно местечко, — ответил я.

Я хотя и не точно, но помнил, где находится приют старого лысого толкователя, и сейчас направлялся туда. Конечно, я не мог поручиться, что он пустит нас хоть на пару дней, но других подходящих убежищ я не знал. К тому же я собирался представить все так, будто приехал по делу. Я покажу ему Надежду — пусть-ка он истолкует ее второе рождение. Тем более, еще оставались деньги, и я мог расплатиться с ним и за услуги, и за кров.

— Я хочу на станцию, — без выражения проговорила Надежда. — Мне нужно видеть, что там сейчас.

Я догадался, что станция — это застава, где мы купили контейнер.

— Мы не сможем туда попасть, — ответил я, стараясь говорить мягко и убедительно. — В прошлый раз нас было четверо, и мы едва не погибли. Там сейчас настоящая война.

— Я все равно хочу.

Я молчал. Я бы тоже хотел взглянуть на те места, которые связывали меня и ее с прошлым. Но пойдет ли ей это на пользу? Не станет ли это очередным ударом — увидеть руины своей последней надежды.

— Там уже ничего нет, — тихо сказал я. — Там теперь все по-другому и живут совершенно другие люди.

— Что-то обязательно осталось, — возразила Надежда. — Там были толстые стены из железа. Я же осталась?..

— Когда-нибудь мы обязательно побываем там, — сказал я, желая успокоить девушку. — Но не сейчас.

Мы еще долго ехали под дождем, слушая шум воды, перестук камней под колесами, редкое фырканье нашей лошади. Бедное животное — вот уж кому сейчас действительно лихо!

— Станция... — проговорил я, будто бы сам себе. — Я провел там целую ночь, но так и не понял, что там было раньше, при тебе. Для чего существовало это место? Может, расскажешь?

— Может, расскажу, — ответила Надежда, — когда мы туда поедем.

Не было утра, не было дня или вечера — все тонуло в сером водопаде и шелесте дождевых капель. Ориентироваться во времени оставалось только по собственному желудку. И когда он дал знать, что время обеденное, в редких зарослях, что мокли в сотне метров от дороги, я заметил несколько ветхих просевших домиков.

Это была очередная заброшенная деревня. Я решил, что там мы сможем передохнуть и разделаться с частью наших скудных припасов. Заходить в дома, правда, не хотелось. Чужой дом — он и есть чужой дом, пусть даже брошенный. Но, к счастью, я сразу увидел большой навес с тремя стенами и относительно целой крышей. Там было почти сухо, а места оказалось столько, что я сразу загнал туда и нашу повозку — лошади тоже необходимо отдохнуть от воды.

Надежда спрыгнула на пол, устланный перепревшей соломой.

— Здесь хорошо, — сказала она. — И нет никого. Вот только он... — она указала в другой конец двора.

Я подумал сначала, что девушка имеет в виду старого одинокого грача, который шевелил крыльями под козырьком крыши. Но, когда пригляделся, заметил, что в траве мокнут части человеческого скелета. Словно кто-то из хозяев деревни молча наблюдает за нами сквозь черные провалы глазниц. Я невольно стал разговаривать тише.

Я выложил несколько вареных картофелин, порезал два больших огурца, достал железную банку с отваром шиповника, заменявшим мне чай. Банка была из старых вещей. Имелись еще грибы, но их я решил придержать.

Дорога пробудила у Надежды аппетит. Но все равно она утолила голод раньше меня. Затем встала, неспешно прошлась от стены к стене, в очередной раз осматривая наше убежище.

— Даже не хочется отсюда уходить, снова под дождь, — вздохнула она.

— Дождь рано или поздно пройдет.

— Пройдет... — она едва заметно кивнула.; — А что толку? — прибавила она очень тихо.

Сколько грусти было в этих простых словах. Она права: дождь пройдет — но мир останется для нее таким же враждебным и чужим. И лишь один путь у этого бесконечно одинокого человека — привыкнуть, смириться, похоронить себя заживо среди равнодушных, занятых своими делами людей.

Надежда сняла с пояса магнитную дубинку. У нее был замечательный пояс с множеством петель, защелок, карманчиков и сумочек. Все это предназначалось скорее всего для каких-то инструментов, а не для оружия, но мой подарок нашел там себе место. Она повернула кольцо — шарик завис в воздухе. Быстрый взмах — и трухлявый чурбачок, лежащий неподалеку, разлетелся в щепки.

Я заметил, сколько стремительности и агрессии вместилось в это несложное движение. Надежда не развлекалась — она давала выход чувствам. Она била эту несчастную деревяшку с такой злостью и отчаянием, словно плакала навзрыд.

И вдруг она подскочила ко мне, отведя руку с дубинкой назад.

— Будешь защищаться?

Шутки шутками, а глаза ее не улыбались.

— Буду! — ответил я, откладывая недоеденную половинку огурца.

Первый удар я поймал плоскостью тесака. От второго, третьего увернулся. И слегка толкнул Надежду рукояткой в спину — чтоб не зарывалась. Но ей это лишь прибавило азарта. Она, наверно, жалела, что нельзя врезать мне по-настоящему, и тем не менее на мне упражняться было интереснее, чем на безответной деревяшке.

Она в очередной раз замахнулась, и я, не успевая подставить тесак, шарахнулся в сторону.