Михаил Тырин - Дети Ржавчины

— Страшно? — прошептала она.

— Ни чуточки, — улыбнулся я.

Мы прыгали, отскакивали, радовались в моменты удачи — играли, как дети. Надежда смеялась, когда ей удавалось достать меня шариком, а я, видя, как ей это нравится, специально поддавался — пусть смеется, пусть будет веселой и живой, пусть такой и остается. В этот момент я понял — вот настоящее лицо моей попутчицы. Она в самом деле ребенок, на которого судьба не в добрый час примерила взрослую маску. Может — сейчас, а скорее, это произошло раньше, еще до меня — в те годы, когда родина этой девочки гибла под напором безмолвных летающих чудовищ-аэроидов.

И вдруг она резко остановилась, отключила дубинку.

— Почему ты так странно зовешь меня? — спросила девушка. — Ведь нет такого имени — Надежда, это просто слово.

Я запнулся. Не знал, что придется объяснять ей что-то на этот счет.

— Потому... Потому что ты и есть Надежда. Ты — моя надежда. Пока не знаю, на что... На лучшее.

— Почему?

— Разве это надо объяснять? Ты — единственный человек во всем мире, с которым мне есть о чем поговорить или вспомнить. Ты — единственная, кто способен помочь мне понять, узнать, увидеть что-то. Может, даже изменить.

— Зачем тебе это? Зачем понимать, менять?.. Я вдохнул полную грудь воздуха, чтобы начать объяснения — те самые, что тысячу раз проводил сам с собой. Но не сказал ни слова, лишь покачал головой.

— Не хочешь быть Надеждой. Как же мне тебя называть?

— Никак. Зови Надеждой, если нравится.

— А тебе самой нравится?

Она пожала плечами. Потом вдруг повернулась и смело посмотрела мне в глаза.

— Нравится.

Я с облегчением улыбнулся.

— Ты будешь здесь первой женщиной-надеждой.

— Здесь? А где еще?

Я пожал плечами. Но она уже заинтересовалась.

— Где еще есть женщина-надежда?

— Есть. То есть была, — ответил я. — У меня была женщина по имени Надежда. Я очень любил ее.

— А сейчас?

— Она погибла. И мне очень долго пришлось жить без надежды. Наверно, ты можешь понять, как это тяжело.

— Почему она погибла? Аэроиды?

— Нет, они здесь ни при чем. Если интересно, могу рассказать, — я сел на соломенный пол, воткнул рядом тесак.

— Интересно, — она тоже присела рядом на корточки.

— В общем, ничего особенного. У нас в городе был праздник. И там летали вертолеты...

—Что?

— Вертолеты — летательные аппараты. Они летают помедленнее истребителей, но зато могут зависать в воздухе.

— Истребители тоже могут.

— Я не знал этого.

— И что произошло, она разбилась?

— Нет... Я отошел за мороженым... это такое сладкое лакомство. А тем временем две машины в воздухе сцепились лопастями. Обломки полетели в толпу. Я услышал шум, побежал. Вернулся — а там крик, огонь, кровь...

Я замолчал, вспоминая, как метался среди дымящихся кусков вертолета, кричащих покалеченных людей и никак не выпускал из рук мороженого. Я думал, что сейчас найду живую и невредимую Надежду, и мы с ней отойдем подальше от этого кошмарного места. Но Надежду нашли другие, и уже мертвую. Мороженое я выбросил...

— Там были очень хорошие пилоты, — проговорил я. — Они смогли сделать так, чтобы машины упали не в самую гущу людей, а чуть в стороне. Но и моя Надежда стояла в стороне... Всего два человека погибли — она и какой-то мальчик.

Я взглянул на девушку. Она сидела неподвижно и смотрела куда-то мимо меня. Лицо ее ничего не выражало. Я и не ждал никаких эмоций — что ей за дело до незнакомой женщины в чужом мире. И все же что-то ее тронуло, пробудив собственную память. Мой печальный рассказ совпал каким-то образом с ее жизнью. Она сейчас вся была там, в прошлом, и незачем было звать ее оттуда.

Через некоторое время наш экипаж двинулся дальше. Разговоры прекратились. Надежда спряталась в свою скорлупу, я ее не трогал. Вскоре дождь приутих, воздух заблестел, как свежевымытое стекло. В этот момент мы увидели стаю аэроидов. С десяток больших серых треугольников плыли вслед уходящим тучам, медленно вращаясь во всех плоскостях. Я остановил лошадь. Надежда высунулась из-под навеса и глядела в небо широко раскрытыми глазами.

Посланники Прорвы прошли мимо, не задержавшись над нами. Девушка еще долго недоверчиво поглядывала на небо, словно боялась новых сюрпризов.

— Испугалась? — мягко спросил я.

— Да нет, не очень... Они не реагируют на одиночек, таких, как мы. Хотя не знаю... Они могли измениться. Они постоянно меняются, словно кто-то пробует все новые и новые формы. Вот таких я еще никогда не видела.

Повозка продолжала катиться по дороге. Под пеленой дождя все выглядело иначе, чем сейчас, и я боялся пропустить поворот на вересковую долину, где жил Доставший Звезды. Ночевать на дороге не хотелось — дождь мог ударить с новой силой, а крыша экипажа стала помаленьку подтекать.

Однажды мне пришлось объезжать огромную лужу, перегородившую дорогу. Я не стал рисковать и гнать напрямик, чтобы не пришлось потом вытаскивать из грязи повозку с переломанными осями. Сойдя с дороги, мы оказались в лабиринте ореховых кустов, начали плутать, потому что повсюду были то непроходимые заросли, то заболоченные чавкающие участки земли. Я уже стал жалеть, что покинул прямую и понятную дорогу, как вдруг Надежда дернула меня за рукав.

— А что там? — встревоженно спросила она.

Я приподнялся, вглядываясь в заросли. Остроте зрения моей попутчицы можно было только позавидовать.

Там были люди. В разрывах между ветвей виднелось несколько разноцветных пятен, в которых угадывалась полинялая одежда. Я не спешил делать окончательные выводы — ведь с такого расстояния, да еще в такую погоду за человека можно принять даже раскоряченный пень.

И все же там были люди. Я спрыгнул с повозки и отправился сквозь кусты. Чувства опасности почти не было — потому что люди не двигались. Я, как всякий трезвомыслящий человек, больше боюсь живых, чем мертвых. Эти без сомнения были мертвы.

Я оказался на поляне, образованной расступившимися в круг кустами на самой границе ореховых зарослей. Неподалеку, на склоне холма проглядывали серенькие домишки деревни, А сама поляна была усеяна телами — мужскими, женскими, детскими. Здесь находилось, наверно, все население этой крохотной деревни. Трупы застыли в свободных естественных позах, словно люди только что прилегли или присели отдохнуть — и замерли, окаменели. Их лица — спокойные, даже умиротворенные — были направлены в центр поляны, где лежало на боку большое овальное яйцо из серебристого металла. Оно было не гладким, а граненым, поделенным на сотни небольших шестиугольников.

Я сразу понял, что это аэроид, а не старая вещь. Граненое яйцо никак не вписывалось в этот болотный пейзаж. Оно было здесь лишним, неуместным. Словно бы сумасшедший художник, создавая натюрморт для столовой комнаты, среди жареных осетров, фруктов и графинов с вином намалевал бы безобразную отрубленную голову. Впрочем, здесь были мертвецы, а никакие не осетры.