Михаил Тырин - Дети Ржавчины

Предосторожность наверняка была лишней — мы достаточно уже наделали шума своей скрипучей повозкой, да и лошадь постоянно презрительно фыркала, видя наши тщетные усилия. Тем не менее мне хотелось быть незаметным. Пригнувшись, я пробрался под окно, отметив, что его легко выбить телом, если придется поспешно покидать дом. Было еще одно окно с другой стороны и дверь — со двора. Вокруг дома я ничего интересного не нашел, в том числе и следов. Неподалеку стоял сарайчик с распахнутой дверью, но он, судя по всему, пустовал. Я приготовился идти в дом.

Дверь мне удалось открыть почти бесшумно — ременные петли не имеют обыкновения громко скрипеть. А вот в темном коридорчике я зацепил курткой и осыпал груду каких-то деревяшек, прислоненных к стене.

Я замер. Сначала было тихо, потом раздался истошный крик:

— Кто?!

Несмотря на пылкость, голос был не очень сильным. Похоже, он принадлежал или старику, или больному человеку.

— Погонщики! — крикнул я. — Можно войти? Изнутри раздалась тихая, но яростная ругань. Я выждал немного и толкнул дверь. На меня навалился тяжелый дух неухоженного жилища. В комнате стоял полумрак, и я сначала никого не увидел. Поэтому сразу отошел от двери — чтобы не словить, например, брошенный нож.

Никакой нож в меня не полетел. Я увидел стол у окна, рядом — лежанку, заваленную тряпьем. Когда это тряпье пошевелилось, я разглядел и хозяина — высохшего парализованного старика с лицом, поросшим спутанными серыми волосами. Он лежал под грудой тряпок, непонятно как существуя в этом тесном вонючем пространстве, в полном одиночестве.

— Что надо? — спросил хозяин, не проявляя никакой приветливости.

— Проезжали мимо, хотели купить здесь еды, — спокойно соврал я. — Что у вас произошло, где люди?

— Еды им надо... — пробормотал дед со злобой в голосе. — Покупай, сколько влезет! Если найдешь, у кого...

Он сунул руки под свои тряпки и принялся чесаться, не переставая вполголоса сыпать ругательствами. Я решился присесть на край кособокой скамейки, что стояла у стола. И тут мне стало немножко не по себе. На столе валялась засохшая надкушенная лепешка, а вокруг темнела размазанная кровь и клочки шерсти. Словно бы здесь разделывали свежеубитого кролика или кошку.

Я отвел глаза и тут же наткнулся взглядом на подножие кровати. Там тоже была кровь, какие-то серые клоки, а среди них — свернутый кольцом крысиный хвост.

— Ты что, отец, сырыми крысами питаешься? — спросил я, брезгливо отодвигаясь.

— А кто мне их варить будет? — проговорил старик и почему-то засмеялся. Он нагнулся и вытащил из-под лежанки деревянный ящик с бурым порошком, в котором темнели несколько крысиных тушек. Насколько я понял, порошок был солью, пропитавшейся кровью.

Он повалял одну тушку пальцами, достал, понюхал. Я увидел, что рядом с его лежбищем стоит длинная палка. Вероятно, он поджидал, пока крыса выползет на стол, чтобы полакомиться его лепешкой, и в тот момент на нее обрушивался удар.

— Может, тебе чего принести? — предложил я, запоздало вспомнив, что в нашей повозке уже почти ничего не осталось из еды.

— Ничего мне от тебя не надо. Хочешь объедками старика накормить? Езжай своей дорогой, — он вдруг посмотрел на дверь. — А это тоже погонщик?

В проходе стояла Надежда, настороженно поглядывая то на меня, то на хозяина. Дубинка — в опущенной руке.

—Иди к лошади, — велел я.

— Я отогнала ее во двор, — ответила упрямая девчонка. — Ее с улицы не видно.

— Ну, дела... — пробормотал старик и вновь начал расчесывать тело.

Я представил, сколько грязи и насекомых скопилось под тряпками.

— Где люди? — вновь спросил я.

— Люди-то? Сгинули. В один день — как все ушли, так и не пришли. А кто остался — те тоже разбежались куда-то. Один я здесь.

— Куда же они ушли? И чего тебя с собой не прихватили?

— А на кой ляд я им нужен? Какой от меня прок? Вы бы меня повезли с собой?

— Повезем, если скажешь, куда тебе нужно.

— Нечего меня трогать. Ступайте своей дорогой. Я все еще думал, сказать ли старику, что вся его деревня вымерла, а тела соседей и родственников лежат окаменевшие у болота. Не похоже, что он сильно от этого расстроится, хотя, как знать... Но меня опередила Надежда.

— Дедушка, они все умерли, — проговорила она, внимательно наблюдая за ним.

— Умерли — значит, такая у них дорога. А я вот — жив! — он расхохотался. — Хоть брюхо и пухнет от крысиных кишков, а вот живой таки!

Он уставился в одну точку, обдумывая известие.

— Что ж, выходит, больше никто и не придет сюда? — растерянно проговорил старик минуту спустя. Но тут же спокойно добавил: — А и черт с ними. Полакомлюсь пока хвостатыми, а придет время — они мною пообедают.

Он искоса поглядел на меня.

— Кто ж их поубивал?

— Прорва убила.

— Ну да... — кивнул дед. — Кто ж еще наших тронет? Кому мы еще нужны?

Я решил, что пора прекращать пустую болтовню и переходить к делу.

— Старые вещи есть в деревне, отец?

— А ты пришел наши вещи забрать? — с неожиданной злостью проговорил старик, прожигая меня взглядом. — Погонщик... — он закончил фразу новым набором ругательств.

— Вещи у меня свои есть, — твердо ответил я, сбивая с него спесь. — Мне просто надо знать, откуда вы брали старые вещи.

— Почем я знаю, откуда их брали? Я уже сто лет нигде ничего не беру — ноги у меня не шевелятся, понял, ты, молодой?!

— Может, кто-то говорил, — терпеливо продолжал я. — Ты же столько лет прожил, все должен знать здесь. Может, вспомнишь — хорошие старые вещи, не ржавые.

— Не знаю никаких вещей. Мальчишки тут с железками бегали, а внучата мои... — он вдруг осекся, лицо его вытянулось. — Слышь, погонщик, а внучатки мои тоже померли?

— Не знаю... Не видел... — невнятно проговорил я, растерянно обернувшись к Надежде. — Были там какие-то дети...

Надежда шагнула вперед, заставив меня замолчать.

— Ну что ты, дедушка, — напористо заговорила она. — Внучата твои живые, спаслись. Только они ушли отсюда.

— Внучатки мои толковые, — мигом успокоился дед. — Знают, когда надо уходить.

Надежда вновь отступила за мою спину, успев бросить на меня негодующий взгляд.

— Были у них железки, — неожиданно сказал старик. — Таскали их из омута и сюда тоже приносили. Бывало, что торговцы старое железо спрашивали. Я, правда, не смотрел за этим, насмотрелся уже...

— Из какого омута, отец? — переспросил я, многозначительно взглянув на девушку. — Где он есть, этот омут?

— Ты погоди, молодой. Я говорю, что пацаны ныряли, да только достать никто не мог. Там обрыв, весь в камнях. Глубоко. И я вроде нырял, когда малой был. Что-то там видел, а что — не помню уже.

Я почувствовал, что Надежда схватила меня за рукав. Она что-то шепнула мне, но я не разобрал, потому что все внимание было приковано сейчас к старику, который лежал, разбитый параличом, чесался, гнил заживо и не знал, что слова его для нас дороже любого клада.