Елена Первушина - Охота на джокера

— Все хорошо, прекрасная маркиза. Майкл, похоже, наши планы меняются.

— Рида, ради Бога, не думайте обо мне. Делайте то, что считаете нужным.

— Я думаю, это ненадолго. Вы пока позавтракаете, отдохнете. А потом я пришлю кого-нибудь, чтобы показать вам дом и парк. Разрешу ему отвечать на любые ваши вопросы. А к вечеру я вернусь. Хорошо?

— Рида, я уже говорил, делайте то, что считаете нужным.

— Ладно. Теперь дальше. Кобыла ваша околела… Сверчок жив?

— Конечно, хелла Рида.

— Оседлайте его для меня. Я схожу на кладбище, потом перекушу и поеду в монастырь.

— Хелла Рида, позвольте, я пошлю кого-нибудь с вами, чтобы помочь вам найти могилу.

— Это зачем еще мне может понадобиться помощь?

— Хелла Рида, простите, но мастера Юзефа похоронили за оградой.

— За оградой?

— Он был убит демоном. Священники запретили класть его вместе со всеми. Мы ничего не могли сделать.

— Ах да, демон! Совсем забыла. Ничего, я сама справлюсь. Поплутаю немного и найду. Постарайтесь, чтоб мейнхееру Граве у нас понравилось.

Место, где спал теперь Юзеф, оказалось не таким уж плохим. Высокая трава, заросли черемухи и лунноцвета, недалеко река, сквозь деревья слышен ее голос. Могила тоже выглядела пристойно: ее ничем не придавили: ни памятником, ни плитой. Только обтесанный камень с именем и датами, да и тот в стороне, чтоб легче было лежать.

Рида поморщилась. Это было очень глупо: сначала от изумления она соскользнула на язык своей кормилицы, на котором не говорила лет двадцать, а теперь полезли предрассудки, почерпнутые некогда из того же источника. А сейчас, как никогда, нужна холодная голова. Хотя бы для того, чтобы понять, что произошло.

Рида бросила куртку на землю, села на нее и снова сказала себе: «Юзеф мертв».

«Бесполезно. Не понимаю. Стена в мозгу.

В первый день, первой пулей в лоб.

Собственно говоря, ничего невероятного в этом нет.

Что я, покойников что ли не видела?

И погиб он, как и пристало джокеру, за Темной Завесой.

Тоже ничего странного.

За Темной Завесой каждый шаг может оказаться последним.

Джокеры что-то вроде первых авиаторов. Риск тот же.

Господь карает дураков.

Но это теоретически. А практически ничего не понимаю.

Смерть. Стена в мозгу.

Или наоборот — провал в пустоту.

Рука не находит опоры.

Ничего не вижу.

Умер? Не понимаю!

Что говорят детям? — «Мама уехала».

Куда уехал? Зачем? Как он там живет? Где письма?

Как понять?

Если бы я поняла — смогла бы заплакать.

Если бы заплакала — стала бы человеком.

Умер? Что это значит?

Пустое место за столом.

Рука, протянутая за ножом, за книгой, за листом бумаги останется пустой.

Конь в конюшне никогда не ощутит на себе знакомой тяжести.

Страницы книг не почувствуют пальцев.

Половицы — каблуков.

Мир станет беднее на один звук шагов, на один оттенок волос, на несколько неповторимых жестов, словечек.

Пустота.

Это все, что ты можешь вспомнить?

Книги, лошади, половицы — а где человек?

Твой друг. (Настолько, насколько ты способна дружить.)

Твой ученик. (Это значит, когда ты устала, ты свалила на него свою ношу.)

Твой приемный сын. (А какие дети еще у тебя могут быть?)

Где он?

Пожалуйста.

Юзеф Бринкер. Семнадцать лет. Темные волосы, серые глаза.

Мальчик, которому снились кошмары.

Мы возвращались с Конрадом из Туле, из грабительского набега за виноградной лозой. Это была самая невероятная авантюра, какую только можно вообразить. В Туле я была вне закона. Немногие верили, что мы хоть что-то добудем. Еще меньше — что вернемся назад. Мы сделали и то и другое. И в маленьком городишке на Гелии мы отдыхали.

Как он назывался? Не помню. Помню только дом и сад, заходящее солнце на вершинах яблонь.

Семья — мать, отец, дочь, уже сама с ребенком, и сын.

Мне было не до них. Но я тогда была джокером в полной силе — двадцать лет. И ночью я отправилась путешествовать по снам обитателей дома.

Надолго задержалась в мерцающих сновидениях малыша, а потом попала в до боли знакомый кошмар.

Они все: родители, друзья, любимые, просто попутчики, просто люди уходят, уезжают, удаляются, ты видишь, но не можешь догнать.

Дорога неожиданно начинает взбираться в гору, на какие-то совсем уж отвесные кручи, внизу шумит вода, кружится от высоты голова, ноги скользят в песке, воздух плотный, вязкий, в нем приходиться плыть короткими рывками, а крик остается у тебя же во рту.

Только на этот раз брошенной была не я, а этот темноволосый мальчишка, которого я днем и не разглядела толком.

И я не позволила ему проснуться, как обычно, от страха, с подступающим к горлу сердцем.

Я толкнула его в спину — ладонью между лопаток и велела: «Лети!» И он послушался.

Два-три широких шага, ботинки уже только царапают песок, а потом все обрывается, земля уходит со страшной скоростью вниз, и ты уже в синеве, в безбрежном океан. И какая теперь разница, за кем ты гнался? Для чего? Все забыто ради проснувшейся в тебе невероятной силы.

Но даже тогда у меня еще не было никакой задней мысли. Я частенько так забавлялась — разрушала чужие кошмары. Что мне, трудно что ли?

А вот наутро он спускался по лестнице к завтраку, увидел меня и застыл.

Тоже ничего странного. Мне частенько приходится встречаться наяву с теми, с кем я уже виделась во сне. И реакция бывает самая разная: недовольство, страх. Кто-то отмахивается: «Не может быть!»

А тут — восторг.

«Так значит, все это было на самом деле!»

Взгляд его меня и покорил.

Я спросила:

— Как тебя зовут?

— Юзеф.

— Тебе часто снятся кошмары?

— Не очень.

Врет.

— Знаешь, кто я?

— Вы — Рида Светлая.

— Хочешь, возьму тебя с собой, и научу, как бороться с дурными снами?

— Хочу.

— Но смотри, это будет тяжело и страшно. Запомни, что ты в любой момент можешь уйти.

— Я не уйду.

Он и правда не ушел. Хотя, я не раз думала, что утром его не увижу.

Конрад с Пикколо устроили ему полную обструкцию. (Конечно, неосознанно, но от этого же не легче!)

Еще бы — на место интеллектуала Кэвина в нашу компанию пришел этот типичный мещанин во дворянстве, который и говорил-то не всегда грамотно.

Я отдирала от него старые привычки буквально молотком и зубилом.

Как он бледнел, садясь в седло!

Как цеплялся за свою челку! Косую, до бровей, чтобы закрыть лоб, спрятать глаза.

В конце концов, я заявила: «Если завтра увижу тебя с челкой — сама подстригу».

Этого унижения он вынести уже не смог и побежал к парикмахеру.

А наутро Пикколо воскликнул: «Да у него же совершенно флорентийское лицо!»

(Что он тогда имел в виду — непостижимо, особенно, если учесть голландско-польское происхождение Юзефа. Но, наверное, это был комплимент.)