Майкл Харрисон - Вирикониум

— Видали мы и похуже, — отозвался карлик, словно это была некая теорема, которую еще предстояло доказать. Он сдвинул свою кожаную шляпу набекрень, его руки покраснели от холода.

Впереди лежали руины… но то, что было разрушено, создавал не человек, а природа.

Метафизические споры Послеполуденных культур, которые под конец переросли в ожесточенные сражения, оставили здесь свой след. Пойма давно исчезнувшей реки превратилась в коридор, усыпанный черным пеплом и круглыми обожженными камнями. Но сказать, что это коридор был одинаков по всей своей длине… Нет. Его дно то поднималось, то опускалось. Кое-где наружу выступала голая скала — в одних местах ее толщина не превышала пары футов, в других достигала десяти. Из года в год ветер уносил на Пустошь немного пепла, оставляя под каждым камнем — от огромных валунов до мелких булыжников величиной не больше кулака, — что-то вроде маленького пьедестала. Тут и там торчали пучки черники и вереска, похожие на колонии кораллов: вода и ветер занесли их сюда и позволяли расти, пока они не образовали цепочку щетинистых островков. Будучи частью Пустоши, отрезанной от ее более глубоких областей — и в то же время являясь их прообразом, — эта долина имела чуть меньше двух миль в поперечнике. Ее пересекала цепочка Эгдонских скал, вершины их изломанных контрфорсов тронул розовый свет. Нежный седой туман растекался по оврагам и каменистым расселинам у их подножия, сочился между висящих на уступах дубов и заподнял деревенскую улицу — наружу торчали только крыши и верхние этажи домов. Где-то в этой пелене тявкала собака. Овцы блеяли в загоне. На маленьком поле одиноко стояла корова. Трогательная картинка, нарисованная яркой эмалью на сияющей поверхности воздуха… Однако Фей Гласе застыла и не двигалась.

— Ее пугает лабиринт.

— И все же, — отозвался Фальтор, возвращаясь после короткой вылазки, — его создали такие, как она. Иначе и быть не может.

Влажный пепел облепил пальцы его перчаток. При виде этого земляного сооружения его охватило смутное волнение. И когда Фей Гласе отказалась не только войти туда, но даже проехать мимо, его нетерпение лишь усилилось.

— Они были одержимы некими образами — те, кто отправился на север в последние отчаянные дни Возрождения, чтобы найти путь назад… — Фальтор широко улыбнулся. — Как будто пальцы Прошлого уже не гладят нас по щекам, когда мы просыпаемся или засыпаем… — он снова посмотрел на лабиринт. — Боюсь, она совсем ребенок.

— Мы дали им жизнь, — пробормотал карлик. — Откуда нам было знать, что это сведет их с ума?

Никто ему не ответил.

— Дело не только в девушке, — проговорил Целлар. — Я тоже это чувствую. Ошибка на ошибке.

— И тем не менее мы пойдем, — объявил Фальтор, усаживая сумасшедшую на лошадь. — Вот так. Сиди, и с тобой ничего не случится. Ты такая смелая — столько времени нас вела…

Фей Гласе смотрела на него, словно на груду камней.

По большей части сооружение выглядело так, словно его коридоры прорезали в слежавшемся пепле, местами добавив обычные груды камней, местами — насыпи, похожие на земляные валы и плотины. В целом оно напоминало грубо очерченный круг с явно обозначенным центром и имело примерно пятнадцать футов в поперечнике.

С какой целью он было создано? Можно ли если не ответить на этот вопрос, то хотя бы предположить? Во Времена Саранчи грань между знаком и вещью стерта, а вместе с ней стираются и вещи, и знаки. Возможно, это не лабиринт, а нечто вроде огромной идеограммы — чертеж, представляющий труднодостижимое состояние ума. Но сказать так — значит не сказать ничего. Пепел в его траншеях доказывает своим примером, что все в мире движется — здесь день и ночь бесцельно гуляют холодные, сырые сквозняки.

Что заставило Фальтора поступить именно так, а не иначе? Непонятно. Чтобы достичь деревни, с тем же успехом можно было просто пересечь равнину. Но это даже не обсуждалось.

В итоге он заблудился, хотя не спешил это признать. Впрочем, признай Рожденный заново свою ошибку, девушка все равно не стала бы ему помогать, хотя прежде явно бывала в лабиринте. Фальтор поручил карлику забраться на одну из стен, но когда тот почти достиг цели, стена начала осыпаться, и коротышка скатился вниз в облаках пыли и лавине волокнистых обломков, так ничего и не увидев.

— Кажется, я стоял лицом на юг, — сообщил он.

Как бы то ни было, дальше пришлось идти наугад.

Прошел час. Они успели наткнуться на следы подков собственных лошадей и поняли, что уже проходили здесь, но в другую сторону. Потом еще час. Птица, пролетевшая в небе… Перепалка на перекрестке… Привычные происшествия отступали и теряли обычное значение. У Хорнрака появилось странное ощущение. Оно напоминало о темных лихорадках, донимавших его в Низком Городе — в них чудился намек на неудачи и гибель. Казалось, будто в черепе что-то сжимается.

Помнится, тогда то и дело начинало звенеть в ушах — точно оса залетела на душный чердак и вьется среди сухих гераней. Теперь Хорнрак снова услышал этот звук. Неловко оглядевшись по сторонам, наемник заметил, что с другими тоже происходит что-то подобное. Маленький отряд остановился. Карлик забыл свою чопорность и отчаянно моргал. Фей Гласе каким-то образом сползла с седла и лежала на земле, уставившись в небо безумным взглядом. Стены лабиринта начали меняться, они манили Хорнрака отростками-щупальцами, похожими на изящные завитки папоротника, что появляются весной из-под палых листьев.

А потом… Так иногда случается на грани сна и яви: легкий толчок — и мир завалился набок.

Теперь Хорнрак смотрел на него сквозь множество крошечных шестиугольных линз. Или это только кажется? Наемник в ужасе созерцал граненую вселенную и ничего не мог с этим поделать. Неужели конец?..

Внезапно Фей Гласе начало рвать. Девушка вскочила и бросилась вперед по коридору. Хорнрак побежал за ней, таща за уздечку лошадь. Впрочем, за сумасшедшей было не угнаться. Приходилось изо всех сил сосредоточиться: вдруг земля снова накренится, и он съедет в мозаичную пустоту? Она всюду вокруг — Хорнрак свято верил, что это именно так. Он слышал, как остальные бредут следом, шатаясь и окликая друг друга, словно недавно ослепли.

Лабиринт ждал его с той самой драки в бистро «Калифорниум», и вся эта проблема вертелась вокруг того, что находилось в его центре. Хорнрак петлял по пепельным коридорам и видел, как снова и снова наносит удары под безумный смех поэта Анзеля Патинса, словно совершает некую экзекуцию, от которой все равно не будет толку. Лошадь он где-то отпустил, а где — забыл.

Зажимая давно затянувшуюся рану в боку, наемник застонал и выхватил свой стальной нож, измазанный черной краской — словно движение, которое он помнил по первому из лабиринтов, помогло бы выбраться из другого…