Николай Полунин - Цербер

— Нарисуйте любое животное. — Артур вытащил из кармана джинсов блокнот с карандашиком. — Пусть фантастическое, выдуманное. Но чтобы у него были…

— Крылья, ноги и хвосты?

— И глаза. Количество не ограничено. А потом я вам скажу, насколько вы коммуникабельны, какое мироощущение — пессимизм или оптимизм — исповедуете, всегда ли держите данное слово, счастливы ли в любви, которое полушарие мозга у вас более развито, ваш любимый цвет и что будете делать сегодня вечером.

— Ой, как много. И все по крыльям-ногам-хвостам?

— И все по крыльям-ногам-хвостам.

— Ну и ну.

Дорожка кончилась, они стояли у глухой калитки, низенькой и узкой. Естественно, запертой. Высокие стебли фиолетового дельфиниума покачивались по сторонам. Ниже развесистыми кустами росло «разбитое сердце» — разорванные пополам цветочки червонной масти с выглядывающей снизу темной стрелкой.

— Здесь хороший садовник, — сказала Елена Евгеньевна, проводя рукой по тонкой согнутой веточке с цветками. — У нас на даче тоже были такие. Знаете, как называются?

— Нет. В ботанике я не силен. Так не хотите? — Артур протягивал ей блокнот.

Вдалеке ахнуло, вой двигателей унесся в небо.

— Старт с катапульты из-под земли, — объяснил Артур. — По теперешним временам — явный атавизм. Не знаю, зачем они это делают.

Что-то заставило Елену Евгеньевну возразить.

— Что ж, — сказала она рассудительно, — наверное, надо. Тренировки, поддерживают боеготовность. У меня, например, муж в авиапромышленности занят, — вспомнила она, — строит какие-то новые самолеты или в этом роде. Военные.

— Кому все это нужно, — Артур говорил с явным пренебрежением, — если существуете вы? Или такие, как вы? Да не беспокойтесь, не выведываю я никаких ваших тайн. Насколько мне положено, я посвящен. Видите ли, если удастся все, что задумал Андрей и иже с ним, все то, — махнул за забор, — окажется лишним. Оно и сейчас уже лишнее. Игра взрослых дядей в солдатики.

Елена Евгеньевна сорвала веточку «разбитого сердца» и взяла у Артура блокнот. Подумав, поставила в центре листка крошечную точку и вернула, засунув плоский карандашик в петельку.

— Это очень маленькое животное. Разглядеть его крылья, хвосты и прочее можно только в микроскоп. Но оно очень пугливое, и пока это еще никому не удавалось. Даже я не видела. Оно ласковое, любит, когда его кормят тертыми ананасами и поют на ночь песенку про желтый месяц и заливные луга.

— Однако. — Артур одобрительно смотрел на точку и почесывал свой джонленноновский нос. — Пожалуй, мне будет трудно выполнить свое обещание.

— Не стоит тужиться, — сказала Елена Евгеньевна сквозь поднимающуюся в ней новую волну раздражения. — Скажите лучше, коль уж вы посвящены, сколько меня собираются здесь держать. От нашего милейшего шефа Андрюши я вразумительного ответа так и не добилась.

— Босс, — поправил Артур. — У нас принято называть его боссом. А вот относительно «сколько» — право, затрудняюсь. Не думаю, что очень уж долго. Просто, кажется, что-то такое назревает очередное, вот вас и решили убрать от греха. Помните, как это было в девяносто третьем? Тогда вы тоже прожили несколько недель вне дома. Вот и теперь есть такое ощущение, что здесь будет безопаснее.

— У кого ощущение? — угрюмо спросила она. Такая мысль ей не приходила. А что, если и правда?

— Скажем, у меня. — Артур сдвинул очки на кончик носа. — Еще у кого-то. Наши ощущения редко нас обманывают, и, например, даже такие люди, как Андрей Львович, вынуждены с ними считаться. А теперь, — он взял Елену Евгеньевну под руку и повел по дорожке в обратном направлении, — я скажу, что вы будете делать сегодня вечером. Вы будете стоять у окна, смотреть на взлетающие и садящиеся самолеты, и опять вам станет слышаться эта песня, и, может быть, вы сможете увидеть того, о ком непрерывно думаете и скучаете… Нет-нет, идемте, идемте. Один совет, милая Елена Евгеньевна. Когда станет совсем невмоготу, не держите, не насилуйте себя. Нет ничего страшного в том, чтобы сбросить излишек энергии куда-нибудь… в безопасную сторону. Только помните, прошу вас, что вокруг ни в чем не повинные люди, и будет очень нехорошо и горько, если кто-то пострадает. Договорились, Елена Евгеньевна? — сказал он у крыльца. — Я здесь — ваш друг. Мы не одни, у нас есть еще друзья. Помимо Андрея Львовича, при всем моем к нему уважении. Не важно, что они далеко. Для таких, как мы, расстояния не играют особой роли. Доброй ночи, Елена Евгеньевна, я еще пройдусь, пожалуй. Знаете, итальянцы говорят вместо «доброй» — «счастливой ночи», да?

«Или все-таки смести их куда-нибудь?» — подумала Елена Евгеньевна, собирая с подушки и покрывала цветные черепки.

Для этого ей пришлось включить лампу у изголовья. Впрочем, подумав, она выдернула штепсель из розетки. Лампион оказался отрезан от сети, но свет продолжал гореть. Пусть совсем чуточку, но она изливала энергию в безопасную сторону. Край, за которым жили пиктограммы, отступал. Как приоткрыть форточку в душной комнате.

Думать о том, что вот он, воплотившийся в явь сон, с которого все началось, она не могла. За этими мыслями неизбежно последовали бы другие, которые она просто не могла себе позволить.

Не приближаясь больше к окну, она села на краешек кровати, подобрала ноги. Свет в комнате потух. Некоторое время слышались тихие всхлипывания, но потом прекратились и они.

«Отчетливо неадекватные реакции, — заносил в очередную квитанцию добросовестный Артур. — Общее состояние — по нисходящей. Психика расстроена. Подавленность, стресс. Начались самопроизвольные переходы в режим «А», не контролирует себя. В ближайшие двенадцать — двадцать четыре часа произойдет полное переключение на «А» — режим как средство ухода от действительности. Необходимы самые радикальные меры».

Загнав квитанцию, Артур приступил к составлению еще одного сообщения. Оно было гораздо короче и передано совершенно иным способом.

Его получил Роман.

Когда-то с обширного поля взлетали и садились вертолеты. Рядом располагалось несколько военных частей и одно училище. Именовалось оно «Высшее командно-войсковое училище красных командиров». Винтокрылые машины ежедневно разгоняли воздух своим шумом и, пролетая вдалеке, вызывали оглашенный визг у детворы на окраинах подступающей Москвы.

Потом город подошел вплотную, и полеты прекратились. Воинские части перевели, училище расформировали. Командиры утеряли свой цвет.

Но поле окрестные жители продолжали по старинке называть вертолетным, хотя на нем, сжатом и урезанном, лишь догнивали последние скелеты тех изобретений Игоря Сикорского, которые не годились даже, чтобы продать их как цветной металлический лом. Впрочем, еще позже они все-таки пошли именно на это — кусками. Куски отрывали ночные люди, жившие на ближайшей свалке, и несли скупщикам — в порядке частной, так сказать, инициативы.