Николай Полунин - Харон

Инка спешила. По уговоренности с Михаилом, у нее было лишь четыре часа свободных, и то если не случится ничего непредвиденного. А там, куда она поедет, не обойтись без длинной чинной беседы. «С чаями и вареньями», — подумала Инка, злясь.

Вообще страшновато, конечно, идти вот так, напрямик, не по освещенным тротуарам, но, во-первых, она тут все знала, каждый закуток, а во-вторых, не так уж и поздно. Тяжесть пистолета в сумочке придавала уверенности. Инка любила оружие.

В кабинете, куда Роман пригласил их угостить настоящими «Коронами», все четверо обменялись взглядом, который и заядлый оптимист не счел бы радостным и жизнеутверждающим. Олег от «Короны» отказался, вынул любимые «Партагос».

Он принялся рассматривать миниатюру на стене против стола хозяина. Вживе он видел ее всего второй раз, а первый — несколько дней назад, когда впервые переступил порог Романова кабинета. Тем не менее гравюра, заключенная в круглую рамку из драгоценного палисандра, была ему прекрасно знакома. Композиция в стиле Мориса Эшера, изображающая сливающихся друг с другом двойников. Или сиамских близнецов, не понять. Как не различить границ между плоскостью и объемом.

Рискнув, Олег чуть «приоткрылся», чтобы воспринять исходящую, возможно, от картины энергетику. Но картина молчала. Правая фигурка была светлее, более освещена льющимся откуда-то из-за ее спины бледным, неживым светом. Тени лежат так, что создается впечатление, будто источников света тоже два.

— Профессор, вы неосторожны, — невзначай мурлыкнул Алан. — Я же тут.

Олег мысленно чертыхнулся.

— Мы так и будем молчать о главном? — спросил, глядя в стол, Роман. — Олег, ты мне говорил: мы, де, канарейки, первыми ощутим газ, хлынувший в шахту. Нам первыми сдыхать. Что ты теперь скажешь? Кажется, и без канареек обошлось, а сдыхать все равно нам? Что говорят твои теории? Они о чем-нибудь говорят? Чем вызвано это извержение? Меня достало именно как взрыв, как удар! Какой-то болван-газетчик запустил верное словцо… Теперь у меня — все! Я больше ничего не вижу. Не вижу, не чувствую, не могу! Я выдохся. Нет, это Гость сломал меня. Олег, ты не верил, сомневался, что так будет. Теперь это ждет всех нас, помяните мое слово.

Бугры на куполообразном, сократовском лбу налились кровью. Руки Роман держал на столе перед собой, и хотя в голосе его были ярость и отчаяние, в общем, казалось, он способен держать себя в руках. Олег переглянулся с Пантелеем. С последствиями того, что Роман способен натворить, выйдя из себя, стоило считаться.

— А-а, ты нас позвал, чтобы всем поровну досталось? — протянул Алан с притворным пониманием.

— Ты всерьез надеешься справиться с Гостем, Пантелей?

— Конечно, — прогудел Пантелей. — Вы, дорогие мои, все-таки кустари. Не представляете себе, сколькие конторы я задействовал. Справимся. Насчет вчерашнего… думаю, для нас всех это было неожиданностью, не стоит, Алан, винить Романа. Ему, кажется, хуже нашего сейчас. Не уверен, совпадет ли моя картинка с вашими, но для меня это были змеящиеся трещины, пронзившие все поле информации. (Пантелей придерживался несколько иной, традиционной, более «научной» терминологии.) Они возникли сразу, постепенно начали расширяться, не меняя рисунка, и лакуны меж ними были для меня непроницаемы. Второй «удар» попросту стер их, и картинка восстановилась.

— Полностью? — быстро спросил Олег. — В первозданном виде?

— Я не прозванивал на всю глубину, но в первом восприятии — полностью. Да если бы и было какое-то несоответствие, это сразу бы ощутилось. Сам знаешь, как бывает.

Да, это чувствуешь безошибочно Ноющий зуб, соринка в глазу, камешек в ботинке. Натертая мозоль, запевший где-то в другом углу комнаты ненавистный комар — когда бессонницами тишина, и ты ловишь, ловишь этот звук на самой грани, хочешь спрятаться от него и одновременно зачем-то надо тебе его уловить, понять, есть он, висит один в замершем пространстве, или это твоя галлюцинация?

А у нас, у таких, как мы, это не так. Не одна комната — тысяча залов, тысяча тысяч анфилад, проносящихся друг в друге, коридоры, что перетекают один в другой, как двойники на Романовой круглой гравюре. Не соринки в глазу — тысячи слезящихся глаз, и мы чувствуем каждый из них, и различаем их, и каждая слезинка имеет свой отдельный вкус. В мягкие жернова сфер, что вращаются, вложенные в большую меньшая, попадает множество чужеродных камешков, и все их по отдельности мы ощущаем скребущей помехой, и большинство из них неподвластны нам.

Нет, не расколотое поле льда, не звездчатая трещина в зеркале — у меня это был луг, необозримый цветущий луг, и все яркие разнотравные цветы на нем вдруг поникли, закрылись, почернели. Небо над лугом… странно, я даже в снах никогда не вижу неба, а тут — подернулось марью, огненные сполохи пролетели по нему, будто страшные беззвучные молнии сухих гроз, что случаются в застойное, нестерпимое лето, в самое пекло. Меня словно насильственно отключили от сверхвосприятия, которое, сколько себя помню, так же естественно для меня, как дыхание. Я понимаю Романа, бедный Роман, если все так, как он говорит. Наверное, то же ощущают рыбы, выброшенные на Сушу, или когда мы вынимаем их из садка, тесного бассейна с прозрачной стенкой и отвратительной хлорированной, режущей жабры водой. Из последней тюрьмы — на твердый, скользкий от предсмертной слизи твоего товарища поддон весов; гирьки звякнут по ту сторону; качнется стрелка, определит твой вес, твою цену за все, что ты успел прожить; конец.

А потом цветы вновь распустились, и их, как прежде, было бессчетно много, и я не могу узнать, столько ли их, сколько было до.

— Благодарю, Олег, — серьезно сказал Пантелей, — Мы поняли, как это было у тебя, не надо говорить вслух.

— Да, — подтвердил Алан, — очень эмоционально. Я даже хотел пустить слезу, но… передумал.

От неловкости за себя Олег бросил окурок сигарки и тотчас закурил новую. По негласным правилам в их среде, теперь была очередь Алана поделиться своим. Однако по тем же негласным правилам, он мог этого и не делать.

— Итак, наши предварительные потери — временно выбывший из строя Роман. Тоню я отодвигаю. Хватит, что она твоим Богомоловым занялась. Для чего ты его притащил?

— Я все же связываю напрямую факт появления Гостя и, будем говорить пока так, необъяснимой флуктуации, которая имела место. Я еще не все вам сказал, но будьте уверены, черт знает что творится не на одной Земле. И «кокон», — Пантелей усмехнулся, — трещит по всем швам. Сам с Рыжим вчера на Вторую дачу укатили. Отсиживаться.

— Забегали они там у тебя? Марат из-за этого появился?

— Ох, до чего ты въедливый, Алан. Вчера чуть война не случилась, а тебя какой-то Марат Сергеич волнует. К нам с минуты на минуту высокий Гость пожалует, а тебе чуть поделиться не хочется. Пусть Марат между нами и Гостем встанет, чем лихо?