Николай Чадович - Особый отдел

– Вы, гражданин философ, нас здесь подождите, – сказал ему Кондаков. – Мы ненадолго.

– Жду только до темноты, – заявил водитель, опасливо косясь на приближающуюся к машине козу. – Мне в полночь смену напарнику сдавать.

– Успеешь… – буркнул Кондаков, небрежно поправляя кобуру.

Уже приближаясь к обиталищу Черткова, он наставительно сказал Людочке:

– Веди себя приветливо, но с достоинством. Никогда не забывай, что ты представитель власти, а он – бывший вор. Это ничего, что мы к нему на поклон явились. Завтра всё иначе может повернуться. Посматривай по сторонам с таким видом, словно бы прикидываешь, откуда будет лучше начать обыск. И вообще, старайся помалкивать. Ваше племя не речи красят… Но если я тебя вдруг трону, – рука Кондакова легла на Людочкино бедро, – слегка смягчись. Улыбочку изобрази и всё такое прочее.

– Только не надо меня трогать чересчур часто, – девушка решительным жестом оправила юбку. – А то синяки останутся.

В огороде, прилегавшем к дому, копался старикан, очень похожий на анатомическую модель, изображающую взаимное расположение человеческих костей, мышц и сухожилий. Впрочем, эта худоба свидетельствовала отнюдь не о телесной немощи, а, наоборот, о недюжинной физической силе, которую не смогли сломить ни «истребительно-трудовые» лагеря 50-х годов, ни тем более лесные курорты более позднего времени.

На некотором удалении от Черткова – а это, вне всякого сомнения, был он – стояли две группы молодых людей, заметно дистанцирующихся друг от друга. О характере их взаимоотношений свидетельствовало ещё и то, что каждая компашка старалась не смотреть в сторону соседей.

Чертков, продолжая вскапывать грядки, что-то негромко втолковывал младшему поколению, внимательно ловившему каждое его слово. А когда один из гостей что-то брякнул невпопад, может, даже и непроизвольно, он с кряхтеньем разогнулся и плашмя огрел того лопатой. При этом все, в том числе и пострадавший, сохраняли каменное выражение лица.

Заметив остановившегося у калитки Кондакова, Чертков быстренько свернул сходку, и не потому, что испугался стражей закона, а просто нашёл подходящий повод, чтобы избавиться от докучливых посетителей.

– Домой валите! – велел он в самой категоричной форме. – И чтобы по дороге никаких разборок. Если опять спор возникнет, в шахматы играйте или канат перетягивайте. Хватит крови! Страна большая, делов на всех хватит. И помните, что отныне я вас всех на особом контроле держу. И тебя, Хасан, и тебя, Скоба.

Молодые уркаганы рассыпались в выражениях благодарности:

– Спасибочки, Василь Антипыч! Наше вам с кисточкой! Может, надо чего?

– Мне навоз нужен, да где же вы его, дурогоны, достанете, – сказал Чертков. – Заставить каждого из вас штаны спустить и по хорошей куче сделать – так у меня тогда вообще ничего, кроме чертополоха, не вырастет. Ладно, ступайте с глаз долой! Ко мне солидные люди заявились, не чета вам.

Бандиты цепочкой потянулись со двора, и каждый из них, проходя мимо Кондакова с Людочкой, уважительно раскланивался.

Когда джипы тронулись, всячески мешая друг другу, Чертков сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Всех их клятв только до околицы и хватит. А потом опять мясорубка начнётся. Хоть на цепь этих мазуриков сажай… Ну заходите, чего за калиткой стоять, – последние слова, естественно, относились к только что прибывшей парочке. – Али стесняетесь?

– Ждём, когда душок от твоих гостей выветрится. – Кондаков, что называется, зашмыгал носом. – Они что, и за рулем от водяры не просыхают?

– А кого им бояться? Автоинспекция ваша ими давно куплена. На постах честь отдают, я сам видел. Эх, нет в стране порядка!

– Кто же спорит, – развёл руками Кондаков. – То ли дело в прежние времена! Взять хотя бы июльский указ сорок седьмого года, по которому ты первый срок тянул. Украл в поле ведро картошки – и на двадцать пять лет в Республику Коми. Красотища! Внукам своим закажешь, если, конечно, жить останешься.

– А я, например, ни о чём не жалею. – Чертков отставил лопату в сторону. – Вся жизнь на свежем воздухе прошла, в трудах праведных, без всяких там злоупотреблений. Здоровый сон, здоровая пища, раз в неделю лекция для повышения идейного уровня, через десять дней баня. Для души крысу дрессированную имел. Сохранился, как колбаса в холодильнике. Хоть сейчас могу с тобой силушкой померяться.

– Поздно. Теперь я могу с тобой только умом меряться, – сказал Кондаков, первым подавая руку.

Чертков ответил тем же, но предварительно тщательно вытер свою мозолистую длань о рубашку. При этом Людочка успела заметить, что наколки на кистях его рук были куда более содержательными, чем у Гобашвили.

Хозяин провёл их на веранду, заодно служившую и летней кухней. Всё здесь было по-тюремному скудно и сурово – солдатский чайник, чугунная сковородка, жестяные кружки, миски аналогичного качества, алюминиевые ложки, стёртые, словно зубы старого мерина.

Поправляя свою незамысловатую утварь, Чертков сказал:

– Я бы вас угостил, но ты ведь зэковский закон знаешь – выставляет не хозяин, а гость.

– Знаю, дорогой, – ответил Кондаков и, расстелив на кухонном столе газету, стал выкладывать на неё свои дары. – Вот тебе «грузинский веник» – чифирь заваришь. Вот хлеб-черняшка. Вот селёдочка ржавого посола. Вот конфеты-подушечки для дамы…

Только после этих слов Чертков обратил внимание на Людочку, словно досель её вообще не существовало.

– Доброго здоровьица, мамзель… А тебе она кто – внучка или однохлёбка?

– Сослуживица, – Кондаков напустил на себя строгий вид. – Скоро меня на должности сменит. Вот, натаскиваю её перед пенсией.

– Ну если у вас в ментовке все такие соберутся, то преступность моментально капитулирует! – Чертков пододвинул Людочке самую добротную из своих табуреток. – Пожалте, мамзель!

– Благодарю. – Людочка устроилась поудобнее и, следуя указаниям Кондакова, обвела веранду взыскующим взором.

На это проницательный Чертков отреагировал следующим образом:

– Напрасно стараетесь, мамзель. Оружие и наркотики я при себе отродясь не держал, а общак совсем в другом месте спрятан.

Тем временем пакет Кондакова окончательно опустел, и он извиняющимся тоном произнёс:

– Вот только «сучка» нигде не смог раздобыть. Наверное, его уже и не производят. Думаю, жидкость для чистки стекла вполне сгодится.

– Сойдёт! Она даже чуток помягче будет, – сказал Чертков, вытирая посуду краем скатерти. – А почему «Беломора» не прихватил? Ты же знаешь, что я ничего другого курить не могу.

– Обижаешь! – Кондаков выложил на стол несколько непрезентабельных папиросных пачек. – По нынешним временам большая редкость. У широкой публики спросом не пользуется.