Андрей Лазарчук - Абориген

До заката оставался ещё примерно час, когда мы с девочками подошли к подвесному мосту.

Как почти всё в Ясном, мост был деревянный, связанный из коротких аккуратных звеньев с решётчатыми боковыми стенками и матерчатым верхом; доски настила уложены были с расчётливо оставленными щелями, ровно такими, чтобы не проваливалась нога. От ветра и солнца дерево окостенело, рельефно выступали прожилки и сучки. Соприкасаясь, пеналы издавали даже не стук, а глухой звон.

Всё это сооружение, более километра длиной, подвешено было под несколькими сетчатыми шарами. Двое служителей при входе брали плату и следили, чтобы пешеходы распределялись по длине моста более или менее равномерно…

Когда я понял, что старые заслуженные часы мои взяли и остановились, меня охватила не то чтобы паника… но что-то очень похожее. Наверное, это стало последней песчинкой в балласте: выпадение из времени. Потеря самого себя, всей своей прежней жизни, дома, работы, родных – от этого сознание долго и упорно защищается, потому что потери эти слишком чудовищны и не воспринимаются, не проходят сквозь фильтр, что ли. А остановившиеся часы – вот они.

Символ всех прочих потерь…

Хорошо, что Лю это поняла. Или почувствовала. Говорят, у драконщиков чудовищная интуиция, иначе им просто не выжить. Так что она, может быть, и удивилась этому моему погружению в глубокое горе – а может быть, и нет. Если честно, я так и не понял, что она сделала. У неё просто немного изменился голос, и всё – но уже через несколько минут я… не знаю, как это правильно назвать: раскрылся, распался… распахнулся…

Нет, всё не то.

Ладно, что теперь скрывать: я ревел. Я, может быть, даже выл. Я исповедовался ей, я каялся, я на коленях стоял, хотел, чтобы она судила меня – и в конце концов оправдала. Я объявил себя виноватым во всём: в своей тупости, приведшей к смерти Игната, в нерешительности, приведшей к смерти Игната, в страхе за свою шкуру, приведшей к смерти Игната… Я мог, мог рискнуть собой, чтоб спасти его, – и не спас, а вот теперь мы сами выставлены за границы жизни, и уже ничего не изменить. Я был достоин самого худшего на свете, самого страшного. Но я всё равно хотел, чтобы она меня оправдала.

А она сказала только: ну, пойдём. Надо идти.

Она не оправдала. Она простила.

Итак, мы заглянули в «Умай-ана», девчонки забрали заказ и поскакали обратно, я почему-то задержался. Здесь хорошо пахло, здесь продавали красивые вещи. Ничего из этого мне было не нужно, да и денег почти не осталось (на звонки, телеграммы и прочее я тратился не считая, и вдруг оказалось, что дно кошелька – вот оно), просто не хотелось уходить. Сначала я подумал, что устал, что мне не хочется встречаться с Арменом и его друзьями, но потом понял, что причина другая.

Шаманы – настоящие, а не те, которые работают на потеху туристам, – все свои инструменты готовят сами. То есть шаман сам подбирает нужное дерево, сам добывает живого зверя, сам находит кости зверя мёртвого. Ну а мастера, которые им в работе помогают (и поверьте мне, я знаю, что говорю: собрать правильный бубен ничуть не легче, чем сделать, например, автожир) – чтобы поддерживать мастерство, да и для заработка, потому что какие с шаманов деньги? – эти мастера делают неодушевлённые макеты бубнов, гадательных сфер, курительных трубок, пернатых сапог, маньяков, ульбраков, костяных и стеклянных ножей для снятия пелены, каменных пузырьков для переноски пленённых духов, наборы игл и щёточек для нанесения судьбы на тело… ну и многого прочего; всё это идёт в продажу и раскупается в основном как украшения, которые можно повесить на стену. Сюда же добавьте и панно, копирующие подлинную нательную роспись знаменитых шаманов. Вот на одно такое я и смотрел, пока не догадался, что интересует меня не столько рисунок, сколько то, на чём он выполнен.

А выполнен он был на коже молодого дракончика, содранной со спины. Вот наметившийся хребтовый гребень, вот – основания крыльев…

И висел ценник – тридцать пять марок.

Я подозвал продавца, здоровенного негра-хасида, даже по этой жаре щеголявшего в настоящем суконном чёрном лапсердаке и в здоровенном чёрном же стетсоне, надвинутом на лоб; пейсы его, толщиной в руку, не свисали, как им положено, а загибались, топорщились вперёд и в стороны подобно бивням мамонта, – и спросил, настоящая ли кожа, и если да, то почему так дёшево. Он возмутился и сказал, что кожа, разумеется, настоящая, а дёшево… ну, во-первых, не так уж и дёшево, а во-вторых, да, цены на драконью кожу таки понизились последнее время, даже упали…

И что, есть другие изделия?

Оказалось, есть. Шаманские колпаки, рукавицы, витые шнуры для маньяков…

Я сказал негру «спасибо» и двинулся в сторону «Счастливой вдовы». Было о чём подумать.

Трёхъярусная «Вдова» висела на дальнем краю Жёлтого посёлка, соединённая с ним непрозрачным матерчатым рукавом – наверное, для того, чтобы любопытным не было видно, кто пользуется услугами заведения. Хотя арка, от которой начинался рукав, была оформлена очень своеобразно и даже вызывающе…

Но я прошёл через неё, не дрогнув и вовсе не испытав чувства перерождения.

Последний раз я был здесь почти четыре года назад, тогда мне нужно было срочно добыть три тысячи марок на лечение Тины, и я плюнул на запреты и начал играть, в том числе и здесь, Армен сказал: ну, только недолго. Я набрал тогда нужную сумму, Тину подлечили…

Ладно. Это уже настолько в прошлом, что кажется сном.

Нижний холл «Вдовы» был небольшой и круглый, пол – обычная для Ясного деревянная решётка, планки гладкие, провощённые; стены свежераскрашены вертикальными полосами, тёмными и светлыми, и то тёмная, то светлая – заменены узкими длинными зеркалами. Эффект от этого очень хорош: кажется, что ты попал в бесконечное пространство, разделённое не слишком плотными занавесами. Чуть сбоку, мало заметная, ютилась стоечка мадам, а на диванчиках и в креслицах под стенами сидели подруги – шесть штук, все в струящемся и летящем.

(Ещё когда я всерьёз зарабатывал на жизнь, таская повсюду туристов, мне часто приходилось объяснять, что нагота на Эстебане неэротична, она у нас ассоциируется с тяжёлой опасной работой, с потом, страхом и – нередко – мучительной смертью. Слушают, понимают, кивают, сочувствуют. Потом опять спрашивают то же самое. Землюки…)

Мадам появилась сзади, с большим бокалом в руке. Не растерявшись, сделала вид, что принесла его для меня. Я покачал головой.

– Тогда что желает господин?

– Хочу повидать Армена.

– О-о… Господин Лупаро сейчас в игорной комнате, это верхний ярус…

– Я знаю.

– Но он не предупреждал…

– И не должен был.

– В общем, он там. Но захочет ли он вас видеть… и если не захочет, то…